Но сесть за стол Эли не решился. Подошел к буфету, указал на сандвичи.
— Пистолет? — спросила молоденькая полноватая девица.
— Почему вы их так называете? — раздраженно придрался он.
— Потому что это пистолеты.
— Это сандвичи! Дайте три штуки.
Но бродя по залу ожидания для третьего класса, он насилу смог сжевать меньше половины одного сандвича.
До Брюсселя он добрался, когда уже совсем стемнело. И не узнал вокзала — поезд прибыл на другой, незнакомый путь. На улице шел дождь или, вернее, в воздухе, делая его непрозрачным, стоял туман из мельчайших частиц талого снега.
— Такси! В «Палас», «Асторию», «Гранд-Отель»!
Он сделал крюк, чтобы не проходить мимо зазывалы из «Паласа». Потом, избегая широких улиц, свернул налево, еще раз налево и зашагал по узеньким улочкам мимо вереницы дешевых кафе и киосков, торгующих картофелем фри.
Какие-то люди, сидевшие на террасе перед кафешкой или пивной, коротали время в ожидании своего поезда.
— У вас есть телефон?
— Там, в глубине, справа… Жетон возьмете в кассе.
Как пользоваться жетоном, он не знал. В Турции нет жетонов. Хотя, по правде сказать, о Турции он теперь думал как о стране, которой в глаза не видел!
— Скажите, патрон…
— А, понимаю. Вы иностранец. Какой номер вам набрать?
— «Палас».
— Алло, «Палас»? Попросите к телефону мадемуазель Сильви. Что вы сказали? Ушла? Я скоро перезвоню… Нет, передавать ничего не надо…
Ему ужасно хотелось грога. Прямо навязчивая идея. Но делать было нечего: раз в бистро его не подают, он заказал стакан пива и сел с ним в уголок возле телефонной кабинки. Стенные часы оказались перед ним, только чуть наискосок, они висели над лакированной дубовой кассой. Подождав полчаса, он позвонил снова. Затем еще через полчаса.
В восемь вечера он сделал шестой звонок, и тут служащий отеля сказал ему:
— Кажется, я ее видел в гриль-баре. Не вешайте трубку…
Гриль-бар, такой мирный и комфортабельный, с маленькими розовыми лампами на столах, с букетами цветов в хрустальных фужерах, с сервантом, где поблескивает столовое серебро, с белоснежными скатертями и большущей серебристой тележкой, на которой метрдотель развозит блюда, когда проворным челноком снует между столами…
— Алло! Кто у телефона?
Он словно воочию видел ее в кабинке возле читального салона, где запрещается курить.
— Алло! — нетерпеливо повторила она.
Она все такая же! Наверное, на ней сейчас зеленое шелковое платье, такое узкое в бедрах, что он всегда помогал ей влезать в него.
— Алло…
Пора было наконец начать разговор.
— Это я… — прошептал он.
— Что? Эли? Ну, не скажешь, что ты ко мне торопился! Где тебя носит? Почему не приходишь?
— Тише! Я тебе все объясню… Встретимся у вокзала, в кафе… Постой…
Он со всех ног выскочил из кабинки:
— Как называется это кафе?
— «В добрый путь».
И он эхом прокричал в трубку:
— «В добрый путь»! Ты его легко найдешь… Сперва перекуси…
Она что-то проворчала. Потом досадливо буркнула:
— Ладно.
Теперь она проходит через вестибюль, недоумевая, что это ему в голову взбрело…
— Принесите мне чего-нибудь поесть, — сказал он хозяину.
— У нас только кровяная колбаса и ветчина…
Это было не важно. Он хотел есть. А выпил всего каких-нибудь полглотка, только скривившись от боли в шее, отозвавшейся на слишком резкое движение. Застудил…
И ни разу за весь день так и не вспомнил о Ван дер Хмыре!
3
В первый момент Сильви будто что-то толкнуло — захотелось повернуть обратно. Но она расплатилась с таксистом, глянув на вывеску кафе и убедившись, что это действительно «В добрый путь». Она как раз перешагивала через лужу на тротуаре, когда из темноты слева от освещенной двери выступила фигура и ее тихонько окликнули по имени.
Она узнала желтое пальто Эли. Узнала и его голос. Но, даже еще не видя его лица, почувствовала: что-то изменилось.
Необычным было уже то, что она последовала за ним без единого слова, хотя дождь не прекращался, а он увлекал ее все дальше по улице, ведущей под уклон вглубь пустынного квартала.
Пользуясь светом первого попавшегося им на пути газового рожка, она заглянула ему в лицо и заметила, что он отводит глаза.
— Ты что, не брился?
Освещенный круг остался позади. Надо было пройти в темноте метров пятьдесят, чтобы поравняться со следующим фонарем. Сколько хватало глаз, вся улица была освещена так же скудно, это монотонное чередование мрака и света только в одном месте нарушала витрина маленькой закусочной.
Сильви потуже завернулась в свое меховое манто. Высокие каблуки мешали идти быстрее, и брызги грязной воды шлепались ей на чулки, растекаясь, будто масляные.
— Еще далеко?
Он оглянулся. Улица у них за спиной была безлюдна. Рядом послышалась музыка — на втором этаже в комнате за розовыми шторами кто-то играл на пианино.
— Давай отойдем еще немножко, — сказал он.
Эли был взвинчен. Шагая рядом, положил было руку на локоть Сильви, но что-то не ладилось: может, потому, что они шли, не попадая в ногу? Или потому, что Сильви, слишком усердно кутаясь в манто, не давала ему возможности поудобнее взять ее под руку?
Женщина все еще приглядывалась к нему украдкой. Уже знала: дело серьезное. Пытаясь помочь ему заговорить, спросила:
— Где же тебя носило?
— Париж…
Он не мог понять почему, но дождь его стеснял, мешал разговору. Метрах в десяти от очередного фонаря он приметил арку ворот, довольно широкую, и увлек туда Сильви. Но не поцеловал. Не сжал в объятиях. Впрочем, ее манто так пропиталось водой, что дождевые капельки поблескивали на каждой ворсинке.
Оглядевшись по сторонам, он вытащил из кармана пачку денег и показал подруге, не спуская с нее тяжелого печального взгляда.
До нее не сразу дошло. Она потрогала пачку.
— У тебя их много?
— Сто тысяч…
Теперь она, избегая смотреть в лицо своего дружка, уставилась на его пальто. Шепнула:
— В поезде?
Они с трудом различали друг друга. Туман, клубясь вокруг газового рожка, создавал ореол, похожий на облако мошкары. Рядом по водосточному желобу с журчанием стекал ручеек.
— Да. Ван дер Хмыр…
Она медленно подняла голову. Удивилась. Но не слишком. В ее глазах все еще читался вопрос.
