Потом по набережной двигалась историческая процессия, что-то вроде театрализованной демонстрации, в которой множество ряженых, пеших и на грузовиках, разыгрывали сцены из истории города Петрозаводска: во главе процессии шагал Петр I Великий — с большим деревянным мечом (этот меч у меня ассоциировался — не знаю, почему — с нашими пенопластовыми танками, которыми мы играли на Гданьской верфи в мае 1988 года). Следом шагал поэт Державин, первый губернатор Олонецкой губернии, автор поэмы «Водопад» (о нем речь ниже). Рука об руку с Гаврилой шла прелестная девушка в красном развевающемся платье (Карельская Трудовая Коммуна), а за ними ехали на пикапе «красные финны» — в лагерных бушлатах. За финнами — вепсы с сетью, дальше карелы в национальных одеждах и пионеры металлургии (Петрозаводск возник близ Петровских горных заводов, где отливали пушки и пули для Северной войны со шведами), трактористы (и по сей день на месте Петровских горных заводов стоит тракторный завод, один из крупнейших в России). Дальше шел Юрий Андропов (который свою карьеру в КГБ начинал в столице Карелии), за ним — ветераны, а в конце — если я его с кем-то не перепутал — нынешний губернатор Катанандов со свитой. За Катанандовым пёрла чернь.
Я вернулся на яхту. Вася в мое отсутствие какую-то молодую карелку (а может, вепску…?) пригрел. Но, увидав меня, бросил Юнге «конец» — отчаливаем. Карелка кинулась за борт, и долго еще я любовался ее сосками, танцующими на воде…
Это напомнило мне другой эпизод хождения с Васей. Мы стояли под Кийостровом на Белом море и собирались в дорогу. Юнга возился с «концами», Вася налаживал паруса, а я что-то чиркал в блокноте. А когда мы наконец подняли якорь, на скалах Кийострова (красного гранита) появились две девки. Заметив, что мы на них смотрим (Юнгу от подзорной трубы было не оторвать), принялись раздеваться — донага! Что делать? Юнга готов вплавь — к ним, Вася говорит, что ветер попутный и вода пошла… Я же подумал, что лучше уйти с аппетитом, чем съесть, а потом сожалеть.
5 января
Потом я еще пару раз бывал в Петрозаводске, и мы порядком поколесили на машине в районе Кондопоги и Кивача, «Элисклуба» и «Калевалы». Последняя в данном случае — не карело-финский эпос, а пансионат на берегу Кончезера. Место — мечта, есть сауна и баня, и бар работает до утра, лес вокруг, обслуга — девушки, и в покер играют… Озеро чистое, точно глаза, промытые слезами.
Тогда я познакомился со многими петрозаводчанами: поклонниками этномузыки, студентами и аутсайдерами, профессорами местного университета (в том числе со специалистом по наскальным рисункам на Бесовом Носе, знатоком Клюева и коллекционером полотен Рериха), с девушками легкого поведения и одной бизнес-леди, а также с бандитами и бухгалтерами, скульпторами и столярами, редактором журнала «Север», директором архива и польским ксендзом, с несколькими поэтами, десятком явных психов и горсткой друзей. А также парой преданных глаз.
8 января
«Калитка» — согласно польскому словарю, «посконная рубаха и такие же шаровары». В Карелии калитка — разновидность лепешек из ржаного теста. Берете муку, растительное масло и воду, смешиваете и на час оставляете. Для начинки варите пшенную кашу с маслом или картошку. Из теста лепите лепешку величиной с девичью ладонь, кладете в нее начинку и соединяете края так, чтобы готовая калитка напоминала женский срам. Это национальное карельское блюдо.
Такие калитки (первый раз в жизни…) я ел вчера на праздничный ужин. Было православное Рождество.
За ужином мы беседовали о «Калевале»… Ты говорила, что это эрос чистой воды — то ли шутила, то ли в самом деле спутала эрос с эпосом? На ужине была Светлана Г., местная художница, которую вдохновляют исключительно темы «Калевалы». Она пришла с мужем, фотографом Игорем. Тот в разговоре не участвовал — как только услышал, что заговорили об эпосе, занялся онанизмом — в соседней комнате смотрел собственные слайды. Мы болтали втроем.
Болтали, в сущности, о… шаманах. О старом Вяйно, главном герое эпоса, и о его бабах, начиная с Ильматар — матери. Дочери Воздуха, и кончая Туонели — властительницей Края Смерти. Света говорит, что все начинается с женщины — с ее срама. И кончается срамом — Туони. А подумав, добавляет, что не столько кончается, сколько начинается на следующем уровне спирали. Как в «Смерти Ивана Ильича» Льва Толстого, где герой, умирая, протискивается головой вперед к свету.
— А Айно?
— Она не хотела выходить за старика и выбрала море. Вяйно, правда, выловил ее в виде семги. Так вот, он ее выловил и… уронил обратно в море.
— Почему?
— Потому что не узнал в этой рыбе Айно. Он был уже старик, вспомни: «старый верный Вяйнемяйнен» — постоянный эпитет. Руки тряслись. Видел плохо. Айно хотела его проверить, а он решил ее съесть, приняв за обычную рыбешку. Что ей оставалось, кроме как выскользнуть обратно в воду? Айно по-карельски — «единственная» — одна-одинешенька.
— Что ты думаешь о Вяйнемяйнене?
— Это первый Шаман, с него всё начинается.
— В каком смысле: «всё»?
— «Калевала». Ведь это он ее запел. А окончив, взял лыжи и двинулся дальше, оставляя одинокий след. Он был Шаманом Слова, а со Слова ведь всё начинается, разве нет?
— Так как все-таки: со срама или со слова?
— Если срам — значит перед нами Великая Мать-земля, если слово — мы говорим о началах патриархата. Иначе говоря — чем ближе к сраму, тем больше человек походит на зверя. Чтит животных, запечатлевает их черты в наскальных рисунках — помнишь рисунок на Бесовом Носе, что этнографы зовут «Адамом и Евой»? Эротика каменного века — первая известная сексуальная поза — сзади на четвереньках… По-звериному. Чем ближе к слову, тем больше sapiens, хе-хе.
— ОК, а другие шаманы?
— Ты имеешь в виду Ильмаринена и Лемминкайнена? Они стояли ниже, их женщины интересовали, срам. Помнишь, с кем они связались?
— Расскажи.
— Лемминкайнен взял Килликки силой, а потом, дурак, обещал, что впредь будет смирным, если она сохранит ему верность. Как ты думаешь, может женщина оставаться верной мужику, взявшему ее силой — что ей очень даже по душе, и тут же пообещавшему больше так не делать?
— Думаю, нет.
— Вот видишь, поэтому она пустилась во все тяжкие. Архетип курвы.
— Ну а Похьола?
— Похьола — твой фатум.
— Не понял…
— Дочь Севера. Ее матерью была Лоухи, что по-карельски означает «щель». Многие мужчины ее хотели, но один Ильмаринен добился.
— Как?
— Мельницей счастья — помнишь? Он был кузнецом, работал с железом и только ему удалось такую мельницу выковать.
— Что было дальше?
— Похьола поселилась у кузнеца Ильмаринена и стала хозяйкой его дома. Поэтому у нее нет своего имени, это или девушка, или хозяйка, неизменно верная. Словно фатум.
— А Куллерво?
