– Чем вам не нравятся простые люди? – спросил Деннис.
– Мне очень нравятся простые люди, взятые по отдельности, – ответил Уитфилд. – Но в массе они внушают мне тревогу. У меня такое впечатление, что им изменяет разум. Могу только сожалеть, что Би‑би‑си опускается до их уровня.
– Я бы не сказал, что мы опускаемся до их уровня.
– Об этом и нужно говорить в эфире. Но… к чему сотрясать воздух? На Би‑би‑си мы видим сплошные ипподромы, эстрадные представления и еще поп-группы, где музыканты выглядят и голосят, как питекантропы. А что будет лет через десять? Через пятьдесят? Вы уже позволяете себе шутить с экрана на тему общественных уборных и бог весть чего. Ради какой-нибудь гиены, которая будет завывать от хохота, ваши персонажи – это только вопрос времени – скоро начнут прилюдно срать.
– Кому интересно смотреть, как другие срут? – удивился Деннис.
– Пока никому, – ответил Уитфилд. – Но до этого недалеко, помяните мое слово. Такие веяния уже носятся в воздухе. И пока у меня есть силы, я буду с ними бороться.
– Короче говоря, вы думаете, что «Барбара (и Джим)» приближает появление передачи под названием «Полчаса на горшке»?
– Я не думаю, милый юноша, – я точно знаю.
У Денниса мелькнула мысль: уж не спятил ли окончательно этот тип? А потом: не прикончат ли друг друга они с Эдит? И наконец: не совершат ли они двойное самоубийство, поселившись среди нудистов где-нибудь в Швеции?
За ними пришел Барри Баннистер.
– Другие гости сейчас заканчивают обсуждение событий недели, – сообщил он. – Они останутся вас послушать. Роберт задаст пару вопросов, но в целом он будет только направлять дискуссию. Нам интересен ваш диалог друг с другом.
Мужчина с бородой и в очках, Роберт Митчелл, ведущий ток-шоу «Покуривая трубку», сотрудничал с периодическими изданиями и выступал по «Третьей программе». Сейчас он беседовал с двумя участниками передачи о смерти поэзии.
– Все нормально, – зашептал Барри. – Они закругляются. Через считаные секунды он обратится к вам. Не тормозите. И помните: у нас прямой эфир, так что старайтесь формулировать мысли с первой попытки, ладно?
Они прошли вслед за ним через просвет в огромном занавесе.
– Напрасно ты спутался с Эдит, – шепнул Деннис, и они с Уитфилдом ступили в ослепительное море света, чтобы занять свои кресла.
– Добрый вечер, – громогласно произнес Уитфилд, не дав Роберту Митчеллу закончить фразу и не дождавшись, пока подъедет камера.
По лицу Митчелла пробежала едва заметная тень раздражения; Уитфилд заморгал и покрылся обильной испариной. Он слишком тепло оделся: сорочка с галстуком, шерстяной джемпер и пиджак; Деннис вдруг понял (и даже немного расстроился), что на телевидении его оппонент проиграет всухую.
Уитфилд принялся клеймить развлекательные передачи за низкий интеллектуальный уровень – эта риторика «Третьей программы» навязла у Денниса в зубах. Однако критик больше не моргал, а таращился перед собой, широко раскрыв глаза; белая сорочка мало-помалу становилась прозрачной от пота.
– Хотелось бы узнать, – осторожно начал Деннис, – существует ли иная точка зрения на интеллектуальность.
Уитфилд снисходительно улыбнулся.
– В наше время, конечно, существует, – сказал он. – Я убежден, что приверженцы комедийного жанра нашли способ раздвинуть границы, чтобы включить себя в число интеллектуалов.
– То есть вы утверждаете, что комедия не может быть интеллектуальной?
– В редких случаях может. Например, сатирические передачи последних лет сделаны очень умело.
– Но ведь их авторы и исполнители – выпускники Кембриджа, – заметил Деннис.
– Вот именно, – подтвердил Уитфилд. – Мыслящие ребята.
– А как же Шекспир? – удивился Деннис. – «Много шума из ничего», «Конец – делу венец» и так далее?
– Я вас понял, – сказал Уитфилд. – «Джим и Барбара» – это все равно что Шекспир? Великолепно.
– Шекспир не гнушался веселить простой народ.
– «Простой народ» – последнее прибежище негодяя{44}, – объявил Уитфилд.
– И все же: в чем разница?
– «Много шума из ничего», – проговорил Вернон Уитфилд со злорадством хитреца, заманившего противника в смертельный капкан, – уходит корнями в итальянское Возрождение.
– А «Барбара (и Джим)» уходит корнями в золотой век радиокомедий Би‑би‑си.
– Даже не считаю нужным комментировать: видимо, это потуги на юмор, – сказал Уитфилд.
– Я просто отметил, что все имеет свои корни, – объяснил Деннис.
– Но не в итальянском Возрождении, – заявил Уитфилд.
– Пожалуй, – согласился Деннис. – Однако почти вся порнография тоже уходит корнями в итальянское Возрождение.
Он понятия не имел, так ли это на самом деле, но прозвучало неплохо, а это уже было кое-что. Во всяком случае, Уитфилд опять усиленно заморгал и, обливаясь потом, продолжил:
– Ко всему прочему, «Много шума из ничего» отличает блистательный шекспировский язык.
– Вот тут вы меня положили на обе лопатки, – сказал Деннис. – Прочтите нам что-нибудь, а мы послушаем.
Уитфилд в панике выпучил глаза, как подстреленный фашист из фильма про войну. Деннис вежливо улыбался. Молчание затягивалось.
– Рискну предположить, что зрителей веселил не блистательный шекспировский язык: их подкупало отточенное мастерство драматурга, – нарушил паузу Деннис. – Шекспировские пьесы чрезвычайно умело выстроены. Именно в эту сторону и направлен интеллект моих сценаристов. В сторону композиции, создания характеров, а также…
– «К чему вздыхать, красотки, вам? – неожиданно вспомнил Вернон Уитфилд. – Мужчины – род коварный»!
– Дивная песенка, – сказал Деннис. – Не зря же его называли Бардом, правда?
Роберт Митчелл хохотнул.
– То есть «неверный»!{45} – спохватился Уитфилд. – А не «коварный».
– Это еще лучше, – похвалил Деннис.
– Просто не самая показательная цитата, – признал Вернон Уитфилд.
– Давайте продолжим, – сказал Роберт Митчелл, встревоженный гнетущими паузами и потливостью Уитфилда.
Деннис понял, что бой окончен.
