– По-моему, вы бы комфортно чувствовали себя в аналогичном ток-шоу четыре с лишним столетия тому назад, – сказал Деннис, – бичуя дебилов, которые веселятся на представлениях Шекспира.
– На телевидении? – фыркнул Уитфилд.
Деннис закатил глаза, и Уитфилд побагровел от злости:
– Нечего тут глазки закатывать!
– Вот что меня тревожит, – заговорил Деннис. – Вернон Уитфилд и ему подобные терпеть не могут, когда людям весело. По сути, они и людей терпеть не могут. Еще чуть-чуть – и Вернон Уитфилд начнет воспевать евгенику.
– Я бы попросил! – возмутился Уитфилд.
Роберт Митчелл отнюдь не сыграл на руку Уитфилду, когда протянул ему стакан воды, как старушке, разомлевшей под жарким солнцем.
– Ваша речь звучит рассудительно, умно и так далее, но вы только что описали зрителей «Барбары (и Джима)» как стаю хохочущих гиен.
– Я такого не говорил. Вы искажаете и вульгаризируете то, что было сказано, между прочим, в частной беседе.
– Простите. Мне показалось, это будет к месту. Как бы то ни было, вы употребили выражение «хохочущие гиены» для характеристики типичной аудитории одной из юмористических программ Би‑би‑си.
– «Гиена», в единственном числе.
– Виноват, немного ошибся. У вас это прозвучало несколько высокомерно, вот и все.
– Если быть точным, я сказал…
– Да уж, повторите, сделайте одолжение, а то я плохо запомнил, – учтиво сказал Деннис.
– …что ради какой-нибудь гиены, которая будет завывать от хохота, ваши персонажи скоро начнут прилюдно срать.
Деннис добивался только того, чтобы соперник показал свою ничтожную сущность. У него не было намерения вытянуть из Уитфилда неприличное слово – первое в истории британского телевидения. Теперь, когда это свершилось, Деннис не мог притворяться, будто ничего не произошло. Он сделал вынужденную паузу и вопросительно посмотрел на Роберта Митчелла.
– Н-да, – сказал Роберт Митчелл. – Должен принести извинения нашим телезрителям за… за… пролетарское выражение, непреднамеренно употребленное в ходе бурной дискуссии. Мы завершаем сегодняшний выпуск на пару минут раньше обычного, чтобы каждый из нас мог поставить чайник и успокоиться.
(Через несколько дней Роберту Митчеллу пришлось извиняться повторно. Конгресс тред-юнионов обратился к руководству Би‑би‑си с письмом, в котором подчеркивалось, что единственное нецензурное слово, когда-либо прозвучавшее с телеэкрана, позволил себе некий высоколобый интеллигент, а вовсе не представитель британского пролетариата.)
– Я очень виноват, – пробормотал Уитфилд.
– Доброй ночи, – сказал Роберт Митчелл.
Через три недели еще один критик в другой передаче произнес совсем уж непотребное слово, и преступление Вернона Уитфилда скоро забылось, но путь на телевидение был ему закрыт. Впоследствии Деннис раскаялся в своем коварстве. Он так и не выяснил для себя, смог бы победить в честной схватке или нет.
12
В конце концов запас отговорок у Софи иссяк, и отец с тетей Мари впервые приехали к ней в Лондон, чтобы посмотреть квартиру и поприсутствовать в студии на записи эпизода. Конечно, родственники слегка подпортили ей удовольствие и ущемили гордость: Софи послала им деньги на покупку железнодорожных билетов первого класса, но они предпочли трястись в автобусе; она заказала для них отдельные номера в отеле «Ройал гарден», но отец с теткой, узнав, что за номер берут девять гиней в сутки, перебрались в маленькую семейную гостиничку на той же улице.
– В том отеле – кафе круглосуточное, – возмущался Джордж Паркер, до предела вздергивая брови.
Он пил чай в гостях у дочери, неловко ерзая на пуфе из магазина «Хабитат». Мари побежала за покупками.
– Да, знаю, – сказала Софи. – «Лабиринт». Я там бывала.
– И ресторан на крыше.
– В нем я тоже бывала. «Королевская крыша». Выходит на Кенсингтонский дворец. Где живут Мег и Тони{46}. Я думала, тебе понравится.
– Мег и Тони?
– Так люди их называют.
– Нет, «люди» их так не называют.
Во время родственного визита эта тема возникала постоянно: «люди» против «людей». «Люди» против «ее людей». Лондон против Севера. Шоу-бизнес против остального мира. Многое, что стало для Софи привычным, некогда казалось ей неиссякаемым источником удивления.
– Нам, знаешь ли, не требовалось обедать на крыше и круглосуточно глушить кофе.
– Ну хорошо, вам не требовалось, но другим могло быть приятно.
– Вот это нас и отвратило.
– Да почему, в конце-то концов?
– Если в отеле такие постояльцы, которым в четыре утра требуется кофе, это для нас неподходящее соседство.
Спорить не имело смысла, и Софи сдалась: пусть живут где угодно, ежедневно экономя приличную сумму в шесть гиней с носа, да еще получая домашний завтрак.
Они захотели познакомиться с Клайвом, и когда Софи, не подумав, рассказала ему о приезде родственников, Клайв тоже изъявил желание с ними встретиться. Софи пыталась ему внушить, что он и так их увидит – в студии, но Клайв претендовал на большее.
– Просто хочу тебя пощадить, – сказала Софи.
– Не нужно меня щадить. Я не из той категории, что Деннис, Брайан и прочие, кто отирается рядом.
– А что тебя отличает?
– Да то, что я по сценарию – твой муж, а по жизни…
– Ну? Ты даже не можешь закончить фразу так, чтобы им стало понятно.
– Я приглашу вас всех на ужин. В субботу вечером. Не могу же я после записи пожать им руки и смыться.
– И не надо. Останься, выпей с нами по бокалу вина.
– Но они считают себя моими родственниками.
Софи понимала, что Клайв говорит всерьез. Она была близка к помешательству. Иногда он с ней спал, иногда нет; она вечно затруднялась определить свой статус, а порой терзалась от ревности, хотя и сознавала, что ревность ни к чему хорошему не приводит и вообще лежит за пределами тех отношений, какие хотелось бы поддерживать с Клайвом.
– И будут перегибать палку, – добавила она.
– Ну и пусть. Жалко, что ли? Палка есть палка. Как ее ни перегибай.
– Меня потом замучают разговорами.
– Разве я не могу считаться просто другом?
– Они такой дружбы не понимают. Особенно в субботу вечером. Они понимают, что такое муж и жена, жених и невеста, – вот и все.
