Она:
– Я ведь говорила тебе, что из-за змей так и не посмотрела «В поисках утраченного ковчега»!
Он:
– Нью-Йорк был лишь остановкой по пути. Сегодня мы улетаем!
Она (рыдая):
– До этого ты никогда мне не приказывал.
Небольшая пауза.
Он:
– До чего «до этого»?
Она: приглушенный всхлип.
Он:
– До того, как поженились, да?
Удаляющиеся шаги.
Он:
– Ты куда?
Тишина. Я подождала, чтобы горизонт очистился, а потом продолжила свой путь – и, завернув за угол, наткнулась прямо на Алекса. Он схватил меня и затащил в одно из крохотных кафе-автоматов. Рядом с кофейным аппаратом была уютная ниша, где уборщицы держали свои швабры, и мы вклинились туда.
– Сейчас она вернется, – сказал он.
От его близости мне стало так жарко, что я опять ощутила обморочное состояние, хотя и старалась побороть его.
Алекс высунул голову и прислушался, как суслик в степи. Никого.
– Я не получила твоего письма, – сказала я. Его глаза снова уставились в мои.
– На почте была забастовка.
– Ты не звонила мне, – сказал он. Это был вопрос.
– Звонила, – ответила я. – Отвечала какая-то женщина. Ты не звонил мне.
– Ты не ответила на мое письмо.
– Я не получила твоего письма.
Шаги снаружи.
Потом вопль Черил:
– Алекс!
Я подскочила. Она как будто стояла на моей левой барабанной перепонке. Мы замерли.
Когда Черил прошла мимо, я второй раз спросила у Алекса, что было в письме.
– Лучше этого не знать, – сказал он. – Поверь мне.
Между нами пронесся холодный ветер самых худших моих опасений.
– Выпусти меня, – сказала я.
Он выпустил. Мы вышли в коридор. Постояли там. В муках.
– Больше мы не увидимся, – сказала я.
– Можешь не беспокоиться. Сегодня я уезжаю из этого города. Уезжаю из этой страны… покидаю этот континент.
Его чемодан все еще стоял посреди коридора.
– Вот и прекрасно. Я тоже, – сказала я и бросилась в его объятия.
Шутка. Я не бросилась в его объятия. Не было никаких объятий, в которые можно было бы броситься. Я повернулась и ушла.
– В письме, – проговорил он в мою удаляющуюся спину, – в письме говорилось, что, возможно, это любовь.
Я продолжала идти. Он ведь сказал, что лучше мне этого не знать.
* * *
Когда я вернулась в номер, Эд снова спал, на его груди лежал раскрытый журнал. Я осторожно легла рядом. Мой мозг отяжелел, как бывает при сильной головной боли, и я очень аккуратно положила его на подушку. Он напряженно работал, осмысливая происходящее. Он слишком напряженно работал. Он приближался к смертельной скорости, и в нем крутилось что-то вроде: надо положить этому конец. Надо положить этому конец НЕМЕДЛЕННО. Предпринять что-то, чтобы стать лучше. Ежедневно вести дневник и выяснять, что в тебе не так. Выявлять неправильные формы поведения и отсекать их. Снова еженедельно посещать психиатра. Нет, два раза в неделю. Брать вечернюю работу, чтобы оплачивать психиатра. Учиться, поднимать свой культурный уровень, читать больше книг, пойти в вечернюю школу. ВЫУЧИТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ИНОСТРАННЫЙ ЯЗЫК! Позор, что ты не выучила ни одного языка. Больше гулять. Посещать художественные галереи. Быть терпимой и доброжелательной ко всем и всегда. Больше спортивных упражнений. Заниматься йогой. Есть полноценную пищу и ТЩАТЕЛЬНО ЕЕ ПЕРЕЖЕВЫВАТЬ. Принимать витамины. Ежедневно. Быть опрятнее. Вставать раньше. Раньше ложиться. Медитировать. Меньше тратить денег. Никогда не думать об Алексе – во веки веков. Аминь. Если в голову придет мысль о нем, считать до трех и говорить: «Жизнь – это чашка с вишнями».
Этим выражением пользуется Тереза, когда ей туго. Я никогда по-настоящему не понимала, что это значит, и однажды даже провела исследование: приставала к своим знакомым и спрашивала, что они скажут о такой фразе: «Жизнь – это чашка с вишнями»?
Дел сказала: «Просто берешь в жизни свою чашку вишен, это твоя судьба, ешь их по одной, а потом умираешь».
А Флора сказала: «Жизнь – что-то вроде веселой недолговременной и бессмысленной штуки».
Но я всегда думала, что эти слова означают совсем другое. Вот ты берешь в чашке одну поистине восхитительную, совершенную вишню, и она прямо-таки взрывается вкусом у тебя во рту. Но такой исключительный экземпляр идеальной нежности, идеальной мягкости и идеальной сладости попадается очень редко – и ты продолжаешь есть вишни, пытаясь найти еще одну такую же, как та невероятная первая. И время от времени – по мере убывания вишен в чашке – находишь точно такую же, но, поскольку это всего лишь вишня, это длится всего несколько секунд, и ты опять ищешь новую. В процессе поиска тебе, конечно же, приходится лопать и все водянистые, безвкусные, подгнившие вишни – и ты не успеваешь заметить, что чашка-то уже пустая. И у тебя болит живот.
Потом я подумала, что «жизнь – это чашка с вишнями» – не вполне подходящий девиз для моего правила три секунды не думать об Алексе. Ведь тогда и Эда придется считать подгнившей вишней, а он вовсе не такой, так что лучше взять девизом что-нибудь вроде «жизнь – это не примерка платьев». Но, подумав немного, я решила, что и это не совсем удачная мысль, поскольку она значит «пользуйся случаем», а если воспользоваться сегодняшним случаем, то я сейчас пойду и… Ой! Раз, два, три… О Боже! Так это выполнимо? В панике я растолкала Эда.
– Нам нужно немедленно лететь в Мексику, – сказала я.
Он застонал и, приоткрыв глаза, проговорил:
– Мне нравится этот чертов город. Давай останемся здесь на недельку, – после чего закрыл глаза и тут же снова заснул.
Я улеглась и закрыла глаза. Помню, как думала, что должна немедленно позвонить вниз и подтвердить наш вылет в Мексику, – и это все, что я запомнила. Я провалилась в глубокий мертвый сон после смены часового пояса, а когда проснулась, на улице было уже темно. Я немножко повалялась, мечтая о чашке чая «Эрл Грей». Я хотела перекатиться и позвонить дежурной, но о сложных телесных движениях не могло быть и речи. Сон, как оказалось, привел к катастрофе. Я чувствовала себя будто в кошмаре, когда надо бежать от чего-то и ты пытаешься убежать, а какая-то липкая патока тянет, тянет, тянет тебя вниз. Я просто лежала и думала о случившемся – и какого черта все это случилось? Я забыла про правило трех секунд и думала о том, что Алекс уехал, и о том, что я, возможно, потеряла, а Эд спал рядом со мной, и я чувствовала себя сумасшедшей и одинокой.
Наконец я решила позвонить Делле, рассказать ей всю историю и действовать так, как, по ее мнению, я должна действовать. Если она по-прежнему считает, что я должна рассказать Эду про Алекса, я так и сделаю. По крайней мере сброшу тяжесть с души.
