— У меня только один вопрос, — прошептал Сигмунд. — Кто здесь кто?
Монс снял пластырь с пирсинга и надел новый костюм. Вместо серых брюк, белой рубашки и коричневых туфель он надел рэперские штаны, «кенгурушку» и белые кроссовки. Вязаную шапочку он держал в руках, как напоминание о старом образе.
— Но, Маркус, — сказал он, — почему ты…
— Я просто подумал… чтобы ты не чувствовал себя в стороне, — сказал Маркус. — Я не знал, что ты…
— А я подумал, мне это пойдет к пирсингу, — сказал Монс. — И еще я очень хотел… быть как ты.
— Вам это удалось, — сказала Муна.
— А ты похож на Монса, — заметила Эллен Кристина.
— Я так и хотел, — признался Маркус.
Кто-то в зале закричал:
— «Мэкакус М»! «Мэкакус М»!
— Осталась одна минута, — объявила Муна.
— Вы готовы? — спросила Эллен Кристина.
Сигмунд поднял большой палец.
— Спасибо, Маркус, — сказал Монс.
— Не за что, — ответил Маркус.
Монс отдал ему вязаную шапочку:
— Это тебе.
Маркус надел ее.
— Спасибо.
— Не за что, — сказал Монс.
— «Мэкакус М»! «Мэкакус М»! «Мэкакус М»! — кричали зрители.
— Ну, вам пора, — сказала Эллен Кристина.
— Yo! — произнес Сигмунд.
— Заткнись, — сказала Муна и выключила свет.
Сигмунд первым вышел на сцену, потом вышли Монс и Маркус друг за дружкой. Публика вопила и хлопала, хотя было не совсем понятно, кто играет на ударных, а кто на басе.
Зал был набит битком, и Маркус заметил, что Бента стоит прямо перед сценой вместе с Беатой и ее парнем. Тут же стояли Воге и Петтер Фредриксен. Пер Эспен и Райдар забрались на шведскую стенку в самом конце зала. Маркус сел за ударные, а Воге крикнул ему:
— Удачи, господин Симонсен!
Но когда Петтер Фредриксен уколол его в плечо, он замолчал. Монс взял аккорд, Маркус ударил в большой барабан, Сигмунд открыл рот. Эллен Кристина включила магнитофон. Но было тихо.
Монс взял еще пару аккордов. Маркус начал отбивать ритм. Симунд открыл и закрыл рот, сделал пару шагов, но звука не было. Зрители начали беспокойно перетаптываться. Сигмунд начал отплясывать степ на авансцене, а за его спиной вверх-вниз запрыгал Монс. Эллен Кристина в растерянности увеличила громкость. Ничего не помогало. Со сцены доносились только мощные гитарные аккорды и парочка осторожных ударов по барабанам. Маркус оторвал взгляд от барабанов и посмотрел на публику, которая волновалась все больше и больше. Воге попробовал коротко похлопать, но его остановил Петтер Фредриксен. Эллен Кристина все стояла и крутила громкость. Муна высунула голову из-за кулис и что-то прокричала. Монс изо всех сил гремел на гитаре, а Пер Эспен и Райдар затеяли в задних рядах целый концерт художественного свиста. Сигмунд обернулся и слабо улыбнулся Маркусу, крутя перед зрителями задом. Свист распространялся по залу. Пер Эспен и Райдар сидели на шведской стенке и вопили от восторга. Сигмунд все еще смотрел на Маркуса. Он перестал плясать, а лицо его побагровело. Рот открывался и закрывался, как у аквариумной рыбки. Теперь Эллен Кристина тоже вышла на сцену. Она что-то прокричала. Зрители свистели и топали. Эллен Кристина растерянно посмотрела на Маркуса и показала на свой рот. Он понял, что она имеет в виду, но не хотел. Ни за что в жизни, подумал он и закрыл глаза. В этот момент он услышал сиплый, чуть испуганный голос с другой стороны сцены:
— Well, there's one for the money! Two for the show!
Маркус открыл глаза и встал из-за барабанов. Потом вздохнул и вышел вперед. Монс перестал петь. Маркус взял у Сигмунда микрофон, включил звук и открыл рот. Он не смог издать ни звука. Ему было нечего сказать. Он закрыл рот, потом снова открыл. Ничего не происходило. В конце зала кто-то засмеялся. Он не видел никого, кроме маленькой девчонки с черными волосами, пирсингом в одной брови и татуировкой в виде бабочки на левом плече, которая вышла на сцену, взяла микрофон и посмотрела ему в глаза. Потом начала читать:
— Если вышел выступать, нельзя молчать. Надо скакать,
И искать, и кричать. Всем говори — ты свободен внутри,
Но помни, что больно, уж Бента знает довольно.
Не один ты грустишь, ты это знаешь, малыш.
Улыбнись, и вперед! Теперь твой черед.
В зале было триста шестьдесят два человека. Они сильно шумели. Теперь все замерли. Бента передала Маркусу микрофон и улыбнулась. В зале кто-то захлопал. Маркус открыл рот. Наконец-то слова появились:
— Я мал и глуп вполне, ноша не по мне, сижу, как в дерьме.
Не могу говорить, когда хочется ныть, когда хочется выть.
Не могу мечтать, не могу бежать, не могу плыть.
Один в глубине… Не могу ползти, не могу идти.
Что делать мне?
Он отдал микрофон Бенте. Она все еще смотрела ему в глаза, но больше не улыбалась.
— Ты там, где ты есть, ты там, а я — здесь.
Нам дается с трудом жизнь, которой живем.
Мы не снаружи и не внутри, в этой жизни с тобой мы не победим.
И вряд ли найдем в ней прямые пути.
Под одним дождем мы стоим, не вдвоем.
Она передала микрофон Маркусу, и, хотя взгляд ее был направлен на него, он понял, что она больше его не видит, а видит что-то другое, где-то очень-очень далеко. Он понятия не имел, что сказать, но знал, что почти понял то, чего раньше никогда не понимал. Он услышал собственные слова, которые шли совершенно непонятно откуда:
— Под одним дождем, и стоим мы вдвоем.
Постарайся понять: червяк может летать!
Туча может быть синей, дождь и солнце — красиво,
Видел на картине.
Все не так тоскливо, когда-нибудь будет терпимо.
Помни об этом, и зима станет летом.
Она взяла микрофон, но уже не смотрела на Маркуса. Она смотрела в потолок, как будто могла разглядеть сквозь него небо. И хотя то, что она читала, звучало как рэп, Маркус знал, что она кричит:
— Не могу ждать — надо торопиться.
Я всего лишь Бента, и, увы, девица.
Не знаю, где нет, не знаю, где да,
Не знаю зачем и не знаю когда.
И скоро меня здесь не будет. Да,
Я уже в пути, мне не долго идти.
Мне больше уже не снести,
Мне не остаться, и мне не уйти.
Я даже не знаю, кто я такая.
Скоро уеду — прощайте, все беды.
Ну вот, я пошла, прощайте, пока!
Потом она отдала ему микрофон и спустилась со сцены, а Маркус кричал ей:
— Помни, сгорая, здесь друзья, здесь тебя понимают.