Адвокат Мендес рекомендовал ему: «Теперь пора. Подавай заявление о вступлении в клуб». Он так и сделал. Решение зависело от членов правления, которые уже были его компаньонами. Отказ был невозможен.
На следующий день ему сообщили результаты: много черных шаров. Заявление отклонено. Его собственные выкормыши, пиявки его фортуны, голосовали против него.
– Они обожают мои деньги, – лаконично прокомментировал Мани адвокату, – а меня самого ненавидят.
В его словах нет ни злости, ни разочарования, ничего, кроме апатии и усталости.
– Если одна только Алина Жерико и была для него важна, почему Мани Монсальве не бросил все, и войну, и торговлю, и не ушел вместе с ней?
– Потому что нет. Потому что мужчины так не поступают.
Где Алина Жерико? Похоже, что ее нет нигде. Словно ее унесла во тьму черная кобылица ее кошмаров. Или словно она, королева красоты, растворилась в своих любовных грезах и играет теперь новую роль в другом сериале. Или словно она втиснулась в самое себя, чтобы спрятаться вместе со своим ребенком в укромном и тайном убежище.
Несомненно лишь, что Алина не желает видеть Мани, не слушает его сообщений, не вскрывает его писем, не соглашается подходить к телефону. Поэтому днем он мельтешит, одетый, словно тропический денди, претворяя в жизнь свои финансовые планы и выполняя свою социальную программу. Но его настоящая жизнь идет по ночам, когда он, запершись в спальне, может по крайней мере искать жену в ее коробочках и по временам, на минуту, верит, что находит ее в бусине какого-нибудь порванного ожерелья, или в бесхозном ключе, не отпирающем ни одного замка.
* * *
По вьющейся змеей тропе, разрезающей надвое гору, скачут галопом две лошади, царапая шеи ветками чамисовых зарослей и обжигая морды о листья жгущих кустарников. Ноги двух всадников защищены кожаными штанами, а лица – черно-белыми полями саванных сомбреро.
Они выезжают на открытое пространство и смотрят вниз на большую долину, разрумяненную последними бликами дня. Медленно поворачивая головы на сто восемьдесят градусов, всадники рассматривают чудесную латифундию, раскинувшуюся у них под ногами, усеянную домашними зебу,[54]которые мирно бродят по бескрайнему морю засеянных марихуаной склонов.
Один из всадников – молодой, чье лицо бороздит бурый шрам, – Мани Монсальве. Другой – пожилой, полуседой, тот, что курит сигару, – его брат Фрепе.
– Хорошо, – говорит Мани, и позволяет своему коню пастись.
Дальше они едут шагом, отпустив поводья, предоставляя животным самим находить дорогу. Мани вынимает из стремян ноги, так что они безвольно болтаются, расслабляет мускулы, закрывает глаза и сдвигает сомбреро вперед. Его распахнутая рубашка трепещет на ветру. Он вверяет себя инерции, что держит его в седле, и усыпляющей мелкой рыси коня, и дремлет, утомленный скачкой, начатой еще на рассвете.
– Потерял ты форму-то в высшем обществе, – подпускает шпильку Фрепе, заметив его усталость.
Мани открывает глаза, подтянувшись на мгновение, но предпочитает пропустить насмешку мимо ушей. Он отвечает неохотным «гм-м» и снова погружается в дремоту и в просмотр бегущей по экрану памяти неизменной, единственной киноленты – об Алине Жерико.
Фрепе едет позади, спокойный, сигара висит на нижней губе, он чистит ногти кончиком ножа, и никто не подумал бы, что еще совсем недавно, после смерти Нарсисо Баррагана, противостояние двух Монсальве едва не перешло в открытую драку. Но затем его острота пошла на убыль благодаря соглашению, принятому всеми братьями, согласно которому Мани ведет городские, легальные дела, а Фрепе сельские, незаконные.
Практически произошло разделение надвое ранее единого руководства. Но Мани едва ли не с удовольствием согласился на потерю власти в обмен на возможность сбросить груз проблем и свободно исполнять свой план легализации. Теперь оба брата занимаются каждый своими делами, не наступая друг другу на пятки, и время от времени – вот как сейчас – Мани выезжает в имения с поверхностной инспекцией, пользуясь этими визитами ради того, чтобы среди пастбищ дать отдых своей душе, терзаемой разлукой с женой.
Сгущается ясная и прохладная ночь и ехать до большого помещичьего дома остается уже недалеко, когда резким эхом доносится с горы хохот. Мани, точно ударенный током, подскакивает в седле.
– Лысухи, должно быть, – замечает Фрепе.
Мани прислушивается: это не лысухи. Это смеется мужчина, скрипуче, точно ворон каркает. Мани вонзает шпоры в коня и скачет галопом в направлении звука. Фрепе следует за ним. Они снова забираются в заросли и едут вверх по горной тропе, в темноту, пока их не останавливает окрик – он раздается слева, совсем рядом:
– Стой, кто идет?
– Собака лает, пока суд не грянет! – отвечает Фрепе паролем.
Мани слышит, как невидимый человек консультируется с кем-то по рации и затем кричит им:
– Проезжайте.
Тропа лезет круто вверх и кони поднимаются, оступаясь и спотыкаясь, до самого ярумового[55]леса – под луной деревья серебристы и величественны. Посреди леса притаилось ранчо, слабо освещенное керосиновой лампой. Голос другого невидимки вопрошает из чащи:
– Кто идет? – и Фрепе вновь повторяет пароль:
– Собака лает, пока суд не грянет, – и вновь слышится коротковолновое шушуканье, после которого их пропускают.
Ранчо большое, без стен, и напоминает солдатскую казарму, однако без ее чистоты и порядка – помещение пропитано тяжелыми испарениями грязных, одичавших вдали от женского общества мужчин. С одной стороны от него вырублен и расчищен участок леса, превращенный в стрельбище. Внутри видны гамаки, подвешенные к потолку, оружие, сапоги, военное обмундирование. У входа Мани видит грубо намалеванный на перегородке череп в красном берете, в одну его глазницу вползает змея, выползая из другой, а ниже печатными буквами сделана надпись: «Мертвый враг – вот это счастье».
В ранчо никого. Мани входит внутрь. Он считает гамаки: двадцать три. Его поражает разнообразие и количество оружия, которое он замечает при беглом осмотре: автоматы «Мадсен», карабины «М-1», револьверы «Магнум 357», боевые клинки, бинокли, телескоп, современный арбалет с оптическим прицелом[56]и токарный станок с ручным приводом, позволяющий нанесением бороздок на поверхность пуль превращать их в «дум-дум».
На столе остатки еды, пустые бутылки из-под алкоголя, карты местности, фонарь и несколько брошюр на английском языке: «Техника ведения боя», «Справочник по самовыживанию», «Вооружение партизан».
