Книга Черные Холмы - Дэн Симмонс

Июль 1893 г.

В течение всей полуденной атаки на хижину белых поселенцев, даже после того, как он застрелен и убит прибывшей кавалерией, Паха Сапа нервничает — ему предстоит встреча с Рейн де Плашетт.

Еще ему не нравится, когда его убивают. Сам бы он ни за что не вызвался, но мистер К. показал на него и заявил, что это его собьют выстрелом с лошади, вот так оно все и получилось. Почти каждый вечер Паха Сапе приходится мучиться с синяками, растяжениями или разбитой левой коленкой, вылечить которую нет ни малейшей надежды. Для него специально насыпают холмик мягкой земли, чтобы он туда падал, этот холмик должен обновляться раз днем и раз вечером, но другие воины — в их абсолютно подлинном угаре — нередко забывают освободить для него место, и он не попадает на мягкую землю, ему приходится, взмахнув руками в воздухе, падать с высокого, пегой масти пони на жесткую, утрамбованную землю арены. После этого он должен лежать там мертвый, пока не проскачут мимо и над ним остатки его банды мародеров, составленной из разноплеменных индейцев, а потом, сразу же за этим, он должен опять и глазом не моргнуть, когда мимо поскачут солдаты. Ему уже три раза доставалось подкованным копытом, а он, будучи мертвым, даже не мог реагировать на это.

Его убивают дважды в день — на дневном и вечернем представлениях, и это убивает его. (Хорошо хоть, что ему позволено остаться в живых при нападении на Дедвудскую почтовую карету.) Он придерживается такой тактики: выбирает самую маленькую, самую низкую, самую неторопливую лошадь. Тогда он может соответствовать своему имени — тому имени, которое дали ему семнадцать лет назад вазичу; и если он должен продолжать умирать, то, по крайней мере, может гарантировать, что упадет с наименьшей высоты.

Но в этот июльский день в течение четырех часов между дневным шоу и более долгим вечерним представлением у него встреча с мисс де Плашетт, и Паха Сапа так нервничает, что не то что думать, но и умереть толком не может.

Правда, напоминает он себе, спеша в палатку для умывания, общую для солдат и индейцев, его ждет вовсе не свидание.

Так случилось, что Паха Сапа заносил что-то в приемную этим утром, когда мистер Коди и его друг преподобный Генри де Плашетт вышли из кабинета, продолжая разговор. Преподобный де Плашетт, с которым Паха Сапа уже встречался раньше, говорил, что его дочь пришла посмотреть дневное шоу «Дикий Запад», но потом хочет посетить и саму выставку, и ей нужен сопровождающий. Он, преподобный де Плашетт, встретит ее у входа в корпус «Промышленные товары и гуманитарные науки» у Большого бассейна в шесть часов, а до этого времени будет занят. Мистер Коди сказал, что это не проблема — он сам проводит молодую даму по выставке. Но потом Коди вспомнил, что у него после дневного представления назначена встреча в Чикаго.

— Для меня будет большой честью проводить мисс де Плашетт в курдонер и дождаться вашего прибытия, преподобный де Плашетт.

Всю свою последующую жизнь Паха Сапа не сможет поверить, что он и в самом деле произнес эти слова.

Мистер Коди и преподобный Генри де Плашетт медленно повернулись к маленькому, худому двадцатисемилетнему сиу, известному им под именем Билли Вялый Конь. Коди, на котором был дорогой коричневый костюм и который только что, собираясь выйти на улицу, надел широкополую, по западной моде шляпу, кашлянул.

— Это очень мило с твоей стороны, Билли. Но я не уверен, что у тебя будет время между дневным и вечерним представлениями, и, наверное, было бы лучше…

— Нет-нет, Уильям. Я несколько раз беседовал с мистером Вялым Конем, и, как тебе известно, он знаком с моей дочерью. Я думаю, это превосходная мысль. Я встречу Рейн не позднее шести часов, а это значит, что у мистера Вялого Коня будет достаточно времени, чтобы вернуться и облачиться в свой… гм… костюм.

Костюм Паха Сапы состоит из набедренной повязки, лука, стрел и единственного белого пера, которое он вставляет в заплетенные в косу волосы, — это его малая дань памяти Шального Коня. Но в тот день он чуть ли не краснел, скача по арене и думая, что мисс де Плашетт смотрит на него, почти голого, с заметными синяками и всякое такое.

У Коди с лица не сходило выражение сомнения, но священник (и отец) явно принял решение.

— Будьте добры, встретьте мою дочь как можно скорее после представления, мистер Вялый Конь. Я ей скажу, что вы проведете ее по выставке. И я еще раз благодарю вас за вашу любезность.

Преподобный де Плашетт кивнул, но руку подавать не стал. Паха Сапа в тот момент знал, что этот человек решил позволить ему проводить свою дочь до выставки — идти там было всего ничего — исходя из своего либерального (и почти наверняка поверхностного) представления о равенстве всех перед Господом, но Паха Сапе было совершенно все равно, чем руководствовался священник.

Он быстро-быстро моется, все время благодаря эфемерного бога вазичу и реального Вакана Танку (который представлялся ему гораздо больше, гораздо сложнее, чем белобородое божество этих пожирателей жирных кусков,[46]а уж о том, что его присутствие в этом мире бесконечно заметнее, и говорить не приходится) за то, что он не упал в конский помет, когда свалился мертвым с лошади во время представления, — и бежит назад в палатку, чтобы надеть свой единственный, купленный им в Рэпид-Сити костюм, который он взял с собой на восток: черный, в тонкую полоску, из плотной шерсти с мешковатыми брюками; костюм плохо на нем сидит и совершенно не подходит для июля.

После третьей безуспешной попытки завязать галстук он с удивлением понимает, что руки у него трясутся. Паха Сапа не помнит, чтобы у него когда-нибудь тряслись руки, разве что когда он болел, еще будучи мальчиком, и у него случался жар.

Стоя перед зеркалом, Паха Сапа примеряет соломенную шляпу, которую купил месяц назад, во время своего второго похода в Чикаго. Маленькая летняя шляпа выглядит нелепо с черным зимним костюмом и торчащими из-под шляпы длинными черными косичками. Он швыряет ее на кушетку и возвращается в палатку, чтобы напомадить кончики косичек. Паха Сапа постоянно поглядывает на карманные часы, доставая их из кармана костюма — жилетки у него нет.