По лицу ее мельком скользнула тень сомнения: «Так просто меня не возьмешь!». Но трескучая фраза из знакомого словаря сработала безукоризненно.
— Ваши личные качества и способности как раз то, что нам нужно, — добавил незнакомец.
Она уже шагала за ним.
Базой этой группы оказалась большая ободранная квартира на окраине, в рабочем квартале, одно из убежищ двенадцати молодых женщин и мужчин. Для прежних ее друзей бедность была непременной частью декора, всячески выпячивалась и подчеркивалась в качестве необходимого атрибута борцов за дело уничтожения богачей. Для этих бедность обстановки оказалась случайным фактором, им на обстановку было наплевать. Заметая следы, они могли мгновенно переметнуться в одну из других квартир, как богатую, так и обычную среднего класса. Новобранка сразу вписалась в обстановку. Еще недавно она лежала, словно верная собака, под дверью изменившего ей любовника, но теперь прежние друзья забыты. Они не ценили ее. Что от нее потребуется, ей пока не сообщили, но она кротко помалкивала, терпеливо ожидая и выполняя все, о чем ее просили.
Новые друзья готовили какую-то операцию, но ее в курс дела не вводили. Скоро ее перевезли на другую квартиру, для нее новую, попросили раздеть и обыскать захваченную молодую женщину. Она не знала, что ее проверяют, что женщина это «своя». Перед процедурой ей сказали, что девица эта «еще та» и что с нею не надо церемониться.
Оставшись наедине с жертвой, казавшейся ошеломленной и деморализованной, она почувствовала эмоциональный подъем, возбуждение, как будто перед демонстрацией, перед схваткой с полицией, ощутила атмосферу опасности. Она обыскала пленницу, как ей было велено. Жертва вела себя, словно тупая загнанная курица, так и хотелось причинить ей боль, но она сдержалась.
Ее похвалили за проделанную работу, за услугу, оказанную группе серьезных, ответственных молодых революционеров, как они себя аттестовали. Об их убеждениях, принципах она еще, однако, ни слова не слышала. Собственно говоря, ей так и не довелось этого узнать.
Она все время сидела в четырех стенах, выходить ей запретили, мотивируя запрет тем, что она слишком ценный кадр. При переездах ей завязывали глаза, и она не возражала: так надо.
Группа усовершенствовала процедуру похищения. Теперь вместе с объектом захватывались и «попутные» жертвы: жена, любовница, дочь, сестра… Всегда женщины. Ей поручили пытать этих женщин. Сначала слегка, потом все с большими ухищрениями. Одну, другую, третью…
Она не отказывалась. Она приняла это как должное. Редкие сомнения она решительно подавляла: они лучше знают, что делают, они опытнее; значит, так надо.
Сомнения улетучивались также при звуке знакомых фраз, затверженных с той поры, когда она, по ее мнению, стала политически зрелой.
Ощущая неописуемый восторг по поводу свершенных либо предстоящих деяний, она порой задумывалась, не накачивают ли ее новые друзья наркотиками. Уж слишком бодрой, веселой, энергичной чувствовала она себя.
Через три года группу схватили. Девушка покончила с собой, когда увидела, что ареста не избежать. Она действовала в рамках указания оставаться невидимой, не выходить, не проявлять себя, не знать места своего пребывания. Она понимала, что не выдержит пытки — мысленно она пребывала в мире, где пытка не просто возможна, но и неизбежна — и выдаст «друзей». Самоубийство свое, таким образом, она считала геройским актом самопожертвования, шагом к социализму — светлому будущему всего человечества.
Примечание: следует отметить, что ни один из описанных здесь индивидов не встречался с проявлениями в его адрес какого-либо рода несправедливости, произвола, вроде, скажем, высылки из страны, дискриминации по расовому признаку, содержанию в нищете вследствие чьей-либо жестокости либо небрежности и т. д.
Войти в контакт со следующим индивидом через гигантов или еще кого-нибудь вроде них мне не удалось. В поисках кого-нибудь подходящего в ходе моих постоянных метаний на Шикасту и обратно я встретил свою старую знакомую Рани. Она поджидала на границе Зоны 6 благоприятного для возвращения сочетания силовых линий. Я сообщил ей, что в скором времени нам с нею следует встретиться, объяснил почему. Я потерял ее в путанице очередей, заметив также, что они реже и короче обычных. До меня доходили слухи о возможной катастрофе, об опасности. Все, кто это поняли, отбыли, чтобы помочь народу спастись. Оставшиеся в очередях души слишком сильно цеплялись за свою надежду на возвращение, скапливались при каждом открытии ворот, толкались, не сводя с них глаз, и я не мог от них ничего добиться.
Я прошел мимо них, углубился в кусты и тощие травы плато, один. Наступил вечер. Меня охватило беспокойство, причиной которого, как я сначала полагал, были слухи об опасности, но вскоре ощущение опасности настолько усилилось, что я покинул кустарник и поднялся на невысокий гребень, двигаясь со скалы на скалу, во тьму. Спиной я оперся о скалу, лицо обратил в сторону ожидаемой зари. Тишь — но не полная тишь. Едва слышный шепот доносился до слуха моего, как будто море шептало… море там, где его нет и быть не может. Звезды роились все гуще, светили все ярче, в их свете мерцали отблески от скальных кристаллов, темнели тени кустов. Откуда звук? Такой незнакомый, но несущий опасность, об опасности предупреждающий. Я затаился, осторожно поворачивая голову, прислушиваясь, вглядываясь, подобно насторожившемуся животному, почуявшему непонятную угрозу. Свет возник в небе, и звезды угасли, а звук не угас, усилился. Я спустился с гребня, направился к краю пустыни, откуда доносилось сухое свистящее шипенье. Но где ветер, который пересыпает песок? Нет ветра. Все тихо, свежесть росы поднимается от ног моих. Я замедлил шаг, ибо все вокруг дышит опасностью. В воздухе опасность, я вдыхаю и выдыхаю ее. Медленнее, медленнее, сдерживаю шаг, держусь низкого гребня, у которого укрывался предыдущей ночью. Гребень убегает вдаль, к черным зазубринам горных пиков, мрачных, угрожающих в прохладной серой заре. Шуршащий голос песков крепнет.
Невдалеке от меня взметаются в воздух песчаные чертенята — и сразу прячутся в песок. Но ни ветерка. Нижние тучи темны и бездвижны, верх облачного покрова тронут зарей. И в небе движения нет. Молчит ландшафт, молчит небо, а звук сочится отовсюду. Вдруг прямо передо мной в воздухе появилось песчаное пятно, а вблизи песок как будто начал вибрировать. Я вернулся на гребень, повернулся, глядя на то место, которое покинул. Сначала — ничего, затем почти на том месте, где я стоял, песок задрожал и снова замер. Нет, мне щ почудилось. Тут и там слева от гребня появились в воздухе размывы песчаной взвеси. Вправо от гребня я еще не глядел, неотрывно смотрел туда, откуда вернулся, как будто ожидая, что оттуда бросится на меня какой-то зверь. Бессмысленно, конечно, но я не мог оторвать взгляда от того места. Снова движение… И снова все замерло. Как будто громадная невидимая палка ткнулась в то место. Уши заполнил слабый свист. Снова невидимая палка ткнулась в песок, взвился мелкий смерч, замер и опал. Краем глаза я заметил движение в полумиле, но основное внимание привлекало — теперь я понял, на что смотрю — рождение песчаного смерча возле меня. Песчаный джинн поднимался медленно, с задержками, формировался, и вокруг него песок приходил в движение и замирал, как будто разбегались песчаные волны. Затем вращение песка в смерче стабилизировалось, песчинки засверкали — значит, взошло солнце. Я бросил взгляд на небо — солнце обильно поливало песок чем-то красным.
