Ну, так вот: я предложил Марии с часу дня закрыть ее ресторанчик для публики, тем паче, что обычные ее посетители к этому времени уже бывали накормлены, — и принять наших португальских гостей. Это все люди именитые: Жоакин Пасо д’Аркос и супруга его Мария да Граса, Жоан Гаспар Симоэнс со своей тогдашней женой Изабел да Нобрега, Жоржи де Сена, Урбано Таварес Родригес, всех не помню, но микроавтобус был набит до отказа. Обед вышел выше всех похвал, превзошел самые смелые мои ожидания, стал подлинным триумфом баиянской кулинарии, и застольная беседа текла весело и сердечно, хоть я и рискнул собрать за одним столом непримиримых политических противников, и рядом с теми, кто был связан с правительством, сидели враги салазаровского режима, к числу коих отношу и себя. Впрочем, я всегда оставляю за человеком право на собственные взгляды и убеждения и остракизму никого не подвергаю.
…Так или иначе, обед прошел мирно: собравшиеся были достаточно хорошо воспитанными людьми, да и сама наша баиянская атмосфера необыкновенно располагает к снисходительности и терпимости. На обратном пути в отель я попросил водителя притормозить на минутку на Ладейра-да-Монтанья перед «заведениями с девочками», которые стояли в дверях, лежали на подоконниках, зазывно улыбались и делали приглашающие жесты.
— Итак, господа, — тоном экскурсовода обратился я к достопочтенным участникам лузитано-бразильского действа. — Вы находитесь в одном из так называемых «кварталов красных фонарей». Подобные дома существуют также на Праса-да-Се, на Ладейра-де-Сан-Франсиско, на Барра-Авениде — это заведения высшего разбора, класса «люкс», и цены там соответствующие. Здесь — подешевле, а на площади Пелоуриньо и на Карне-Сека можно найти подружку и совсем за бесценок.
Португальцы и португалки в сосредоточенном молчании внимали мне, а я с полным сознанием важности своей просветительской миссии продолжал:
— Вот это — знаменитый бордель «Мамочки», где работают француженки, аргентинки и наши мулатки, — и, чуть понизив голос, добавил: — налево от вас один из самых посещаемых публичных домов, он принадлежит Одорико Таваресу.
— Здание? — осведомилась одна сеньора.
— Кому принадлежит здание, сказать затрудняюсь, а заведение — Одорико Таваресу.
— Кому-кому? — поразился романист Пасо д’Аркос.
— Одорико Таваресу.
— Вы имеете в виду нашего друга, поэта и журналиста, главного редактора «Диариос Ассосиадос»?
— Именно его, нашего милого Одорико.
— Быть этого не может! — возмутился кто-то, не помню кто.
В разговор встрял Сисеро Диас:
— А чего вы так удивляетесь?! У Одорико не только этот бордель, а еще три в разных частях Баии. Дело поставлено на широкую ногу и процветает. От клиентов отбою нет.
Португальцы были поражены, их дамы — скандализованы.
— А вы что же думали, что Одорико Таварес купается в роскоши, покупает картины старых мастеров, коллекционирует антиквариат, ведет жизнь набоба — и все это на свое ничтожное жалованье? А? Да нет, господа: источник его благосостояния — эти падшие женщины, — и я велел шоферу ехать дальше.
В холл гостиницы португальцы вошли в том же подавленно-недоуменном настроении. Дамы не скрывали глубокого разочарования: подумать только, доктор Одорико Таварес! Производит впечатление такого достойного, высокопорядочного человека и вот, пожалуйста, кем оказался! В этот миг я увидел, что к дверям отеля направляется он сам, так горячо обсуждаемый поэт. Оставив португальцев наедине с их смятением, я поспешил к нему навстречу, рассказал ему всю историю. Он приблизился к португальцам, потерявшим дар речи при его появлении, дамы удалились, не ответив на его «Добрый день!». Одорико заговорил вполголоса:
— Очень кстати, что ваши прелестные спутницы пошли отдохнуть после обеда. Хочу сообщить вам, друзья мои, что владею несколькими домами — терпимости или публичными, называйте как хотите, — и уже распорядился, чтобы наших дорогих гостей, иностранных участников встречи, обслуживали с пятнадцатипроцентной скидкой. — После каждого произнесенного им слова все бездонней становилась тишина. — Я лично гарантирую высочайшее качество моих девочек, их несравненную компетентность и профессионализм. Мед, господа, мед! Верх изысканности, море страсти. Француженки… Это обойдется несколько дороже… Со своей стороны, я обратил бы ваше внимание на негритянок… Рекомендую, господа.
Писатель и журналист, редактор двух ежедневных газет, член Академии, задушевный друг губернатора, один из «отцов города» Одорико Таварес не знает себе равных ни за карточным столом, ни с лирой в руках, он любит искусство и умеет радоваться жизни. Обаяние его безгранично, противостоять ему невозможно. Начни я перечислять все наши с ним бесконечные розыгрыши, получился бы толстый том.
Круг португальцев редеет. Атмосфера сгущается.
…Карлос Эдуардо де Роша, поэт и критик, рассказал мне, что кое-кто из португальцев, зная о его дружбе с Одорико, расспрашивал, надо ли будет предъявлять при входе карточку участника встречи, а заодно уточняли адреса.
Берлин, 1992
Юрген Грюнер, директор берлинского издательства «Фольк унд Вельт». рассказал мне в письме о той драме, которую переживает он после воссоединения Германии. Крупнейшее в ГДР издательство, выпускавшее иностранную литературу, того и гляди, не переживет приватизации, не выдержит трудностей, порожденных свободной конкуренцией.
Письмо меня огорчило. О «Фольк унд Вельт» я могу сказать лишь самые хорошие слова. Издательство это приобрело права на перевод моих книг на немецкий язык и выпустило их в свет — все. Хорошие переводы, хорошие издания, первоклассная полиграфия, колоссальные тиражи… И платили в срок — все, словом, было как полагается.
Впрочем, насчет того, что немцы перевели и издали все мои романы, я наврал. Было одно исключение, была книжка, которая так и не вышла в свет. В 1972 году получил я от них письмо: сообщалось, что «Терезу Батисту, уставшую воевать» издать не представляется возможным по одной-единственной, но очень важной идеологической причине: проститутка не может быть положительным героем романа.
А вы помните, вы знаете, что это такое было — «положительный герой» и какое место занимал он в мире развитого социализма, того самого, что теперь исчез бесследно? Если не знаете — ваше счастье, я тогда и объяснять не буду.
Париж, 1948
Обед у Пикассо. Мы уговариваем его принять участие в Конгрессе деятелей культуры в защиту мира, который соберется в польском городе Вроцлаве. Нас несколько человек — Луи Арагон, Александр Корнейчук, Пьер Гамарра, Эмилио Серени и — рядом с хозяином — Ванда Якубовская, чей фильм с огромным успехом идет сейчас в Париже[66].
Пикассо непреклонен. Он не поедет на конгресс. Все что угодно, только не это. Хотите, картину подарю? А во Вроцлаве ему делать нечего, зряшная трата времени, ему есть чем заняться — он должен писать, лепить, рисовать. Мы выкладываем один аргумент за другим — все впустую. Вроде бы надо смириться, признать поражение: автор «Герники» во Вроцлаве не появится. Пьем вино, едим сыры, обсуждаем фильм Ванды Якубовской.
