разговор портит атмосферу, так что я коротко заканчиваю объяснение. Пусть она меня и жалеет, но у меня нет ни капли привязанности к миру насилия, в котором я вырос. Он сделал меня сильнее. Он сделал меня лучшим.
— Этот «урок» я получил за то, что избил толпу старшеклассников, когда они назвали Дарио бесполезным придурком. В следующем году я позаботился о том, чтобы трахнуть всех их подружек. — Я снимаю ремень, продолжая смотреть, как она раздевается. Она тоже не отводит взгляд, хоть я и вижу, что ей нелегко слушать мой рассказ. Я добавляю: — Отец публично порицал наше насилие. Он сам был известен своей жестокостью, но хотел, чтобы мы выбрали другую дорогу, более хитрую, чтобы лучше вписаться в манхэттенское общество. Тогда мне было все равно.
Ара задумчиво снимает парик.
— Ужасно, но звучит вполне в твоем духе.
Я усмехаюсь, стягивая брюки. Мой взгляд скользит по ее изгибам, хочется утонуть в ее бронзовой коже. Ее черные волосы обрамляют лицо, почти идеально.
— Думаю, пора сделать эту прелестную задницу своей.
Она подходит ближе, берет в руки мое лицо, и я поражаюсь тому, как ласково она смотрит на меня. Мне становится так же неловко, и в то же время хочется получить от нее еще больше.
— Мне жаль, что тебе пришлось через это пройти, — говорит она, и я опешил. Не успеваю даже сострить в ответ, потому что она приподнимается на носочки и целует меня, обхватив рукой мой член.
36
Странно лежать на груди Луки, прислушиваясь к ровному биению его сердца. Напоминание, что он, в конце концов, всего лишь человек. Я не должна чувствовать себя комфортно рядом с монстром, с которым уж точно не стоило бы спать. Но… все же я здесь.
— Объясни мне одну вещь во всей этой мафиозной истории. Зачем вообще притворяться, что у тебя есть «дневная» работа? — Спрашиваю, рисуя ленивые узоры на его груди. Хотя я изучала действия братьев Армани уже несколько месяцев, я не совсем понимала их. Читала об этом в новостях, смотрела в фильмах, но я-то росла совсем в других реалиях.
Лука усмехается, откидывая волосы с моего лица. Рыжий парик, который я сняла несколько часов назад, валяется где-то на полу.
— Я люблю деньги, Арабелла. Мне нравится, что люди боятся и знают, что со мной лучше не связываться. А если все же связываются, я сам их ставлю на место, а не поручаю кому-то другому.
— Иными словами, насилие. — Я приподнимаюсь на локте и смотрю на него сверху вниз. — Ты бы смог причинить боль своей семье?
Темное выражение проносится по его лицу.
— Осторожнее с такими вопросами, Ара.
Похоже, несмотря на какое-то полутайное перемирие между нами, открываться по-настоящему Лука не собирался. Хотя прошлой ночью я, кажется, мельком увидела того мальчишку, каким он когда-то был. Это странно успокаивало: моя уязвимость в какой-то степени совпадала с его уязвимостью. Но теперь его сердце снова за стальными дверями.
Я вспоминаю, как он обращается с братом. Как будто Дарио — язва на теле семьи, и все же в юности он готов был защищать его из-за какого-то дурацкого прозвища. Судя по моим данным, Дарио был единственным, кто у него остался. Отец умер от сердечного приступа, когда Луке было двадцать два, а мать — от рака, когда ему было всего восемь, через три года после рождения Дарио. Отец так и не женился снова.
Знать об этом и заставить Луку рассказать — две большие разницы. Вряд ли Лука когда-то об этом кому-то говорил. Странно осознавать, что даже тем, у кого куча денег, не избежать болезней и утрат. В конце концов, все мы всего лишь люди.
Интересно, оплакивал ли его отец их мать, в отличие от моего? И какой она была? Неприятное чувство тяжести возникает в животе. Судьба наших семей, переплетенная так токсично, привела к смерти моей матери. Ненавидела бы она меня за то, что я здесь, с Лукой? Поняла бы мои мотивы?
Даже я уже не уверена, что мои действия оправданы.
Живот предательски урчит, и я чувствую, как щеки начинают пылать.
— Когда ты в последний раз ела? Если не считать мусорные «Твинки», которыми ты питаешься, — Лука тоже приподнимается на локте, всматриваясь в меня.
— Эй! Вообще-то они питательные. Но я, так и быть, великодушно пойду навстречу. Я откажусь от них, когда ты снова начнешь есть морепродукты.
Он скривился, и я, запрокинув голову, смеюсь, пока не замечаю, как Лука наблюдает за мной со всей серьезностью, как будто ему предстоит сразиться с целой армией.
— В чем дело? — Спрашиваю я.
Он выглядит неуверенно. Впервые вижу такое выражение на его лице.
— Я только что понял, что никогда не слышал, как ты смеешься по-настоящему. Тебе стоит делать это почаще.
Между нами повисает странное напряжение. Слишком близко, слишком интимно. Как будто я открываю что-то в себе, хотя все, что Лука должен был увидеть, — это маска, которую я так тщательно выстраивала годами.
— Тебе бы тоже не помешало, — парирую я.
Он улыбается медленной высокомерной улыбкой, и я благодарна ему за то, что она разгоняет беспокойство в моей груди.
— Может, мы просто созданы для того, чтобы вместе быть двумя несчастными ублюдками. А теперь пойдем.
Он подхватывает меня на руки, прижимая к своей груди. На мне нет ничего, кроме его рубашки.
— Куда это мы?
— Кормить тебя, конечно, — отвечает он невозмутимо, уверенно шагая в сторону кухни и усаживая меня на высокий стул у барной стойки.
Я мельком смотрю на часы — три утра.
— В такое-то время?
Лука рыщет по кухне, будто впервые открывает для себя собственную кладовую.
— Ты вообще хоть раз готовил или тебя всегда кормят?
Он невозмутимо пожимает плечами, находя пакет муки.
— Готовил пару раз. Пойдем на компромисс и приготовим что-нибудь сладенькое.
Я смотрю на него в полном недоумении, пока он вытаскивает ингредиенты. Что-то завораживающее есть в том, как мужчина его роста и силы орудует на кухне. Мой взгляд скользит вниз по его широким плечам и задерживается на заднице. Этот мужчина…
— Прекрати пялиться на мою задницу, Ара, или мы никогда не поедим.
Прикусив нижнюю губу, я только и могу, что сдержать улыбку. Когда Лука раскладывает ингредиенты и начинает их смешивать, я делаю предположение.
— Блины?
— Верно, — подтверждает он, размешивая тесто.
Я щурюсь на него, как будто сейчас он признается в розыгрыше или появится фокусник. Однако он абсолютно серьезен.
— Как ты научился печь блины? — Спрашиваю,
