на базе очень скрытно, ее секрет знали только близкие подруги. Теперь же девушка так разволновалась, что, не помня себя, выкрикивала имя маленького подопечного.
Она знала, что мальчишка обычно проводил время с двумя другими детьми, которых приютила Галина. Но этим утром ни один из них и носа не высовывал. А погода стояла отличная. Солнце играло на нетронутой снежной глади лесной опушки. Детей не оказалось ни в одном из укрытий. Их не видно было и в поле за лагерем, где они часто носились друг за дружкой.
Тут-то и прибежала Галина, таща за руку ревущую Машу.
— Аня! Малышка знает, куда делся Костя, — сказала Галина. — Это все, что она сумела сказать, ревет и ревет. Хочет сама тебе рассказать.
Аня почуяла недоброе и цепко схватила девочку за руку. Маша долго икала, и Аня потеряла терпение. Она сильно тряхнула ее худенькую ручку, слишком сильно.
— Да говори же, черт возьми! Где Костя?
Полные слез большие зеленые Машины глаза тронули Галину, и та попыталась вмешаться. Аня не позволила. Дело было серьезное, не время для рыданий.
Аню воспитывали в строгости, и никакие потоки слез не могли растопить сердце матери или отца. Она очень рано научилась держать свои горести при себе. Гибель Софьи подорвала ее силы, постоянная душевная боль лишила прежней отзывчивости. Аня стремилась утопить свою скорбь в ежедневной усталости, в ночных полетах. Ей хотелось летать, бомбить, преследовать, дразнить смерть и флиртовать с ней, усмирять ее, как укротитель усмиряет хищника. Она хотела закружиться в этом адском колесе бесконечных недель — почти без сна.
Анино сердце сжалось, на глазах выступили слезы. Ей было жаль не себя, а Софью и ее осиротевшего сына, который не принял слов утешения, когда узнал о смерти матери. Костя по-прежнему отвергал Аню, выкрикивал обидные слова, не желал иметь с ней ничего общего. Теперь Аня его понимала. Не к ней он испытывал отвращение, а к сиротской жизни, в которую она его втянула.
— Он… он… — заикалась Маша.
— Ну так скажи наконец! — крикнула Аня во весь голос.
— Он забрался в Оксанин самолет.
— И уже вот три часа, как самолет должен был вернуться, — встревоженно прошептала Галина.
Аня в отчаянии закричала, не помня себя. Во всем виновата она. Она не сумела позаботиться о Косте после Софьиной смерти. Она не смогла найти к нему подхода, и он страдал в одиночку. Она убила его своим безразличием. Она оттолкнула его, а ведь он был всего лишь ребенком, и ему хотелось от нее убежать.
Аня разразилась рыданиями, ее душили ужас, горе и ярость вперемешку. Она ощутила внутри зияющую пустоту.
— Я пошутила, для смеха… Я не думала, что он вправду так сделает… — ломая руки, всхлипывала девочка.
Глава 55
Цимлянский заказник,
сентябрь 2018 года
После фиаско с пустой могилой Юрий велел Диме и Никите быстрее паковаться и уходить. Они уложились за два часа. Юрию делать тут больше было нечего, да и понимать нечего. Хватит. Ему надоело делить «свои» открытия со всеми на свете, в данном случае — с хранителем Центрального музея Великой Отечественной войны в Москве, который сунет ему за это немного денег.
— Лучше уйти как можно быстрее. Если другие «черные диггеры» заметят твою машину, — сказал он Василию, — мы не успеем спрятать в укромное место наше маленькое чудо.
Юрий с Павлом попрощались довольно холодно, будто перестав друг друга узнавать.
— Дай мне знать, когда вернешься в Москву, — шепнул Павлу Дима и пожал ему руку. — Покопаем вместе. Я обнаружил интересный участок Ленинградского фронта, Погостье называется… Звучит многообещающе, а? Один бывший солдат-красноармеец пишет о нем в воспоминаниях: месяцы ожесточенных боев, с декабря 1941 года до мая 1942-го, там река протекает по торфяникам. Сейчас мы организуем экспедицию, намеченную на начало весны. Присоединяйся.
Павел ничего не ответил и притворился, что не заметил Никитиной ухмылки. Он не понимал, как можно строить новые планы, не распутав эту историю. В цепочке не хватало нескольких звеньев.
Но потом Павел все же кивнул, поймав на себе тяжелый взгляд Юрия.
— Посмотрим. Я еще не знаю, где окажусь весной.
Павел с дядей остались в лесу вдвоем, но Василий тоже начал собираться. Он обвел меланхолическим взглядом их опустевшее стойбище, теперь ему хотелось поскорее вернуться домой, забраться под горячий душ, сварить пачку пельменей, сдобрить их сметаной и укропом, опрокинуть стаканчик водки и завалиться спать. Только после этого у него сложится представление, что делать дальше.
Василий не обращал внимания на племянника, а тот не выпускал из рук планшета со скачанными материалами НКВД. Павел сел, прислонившись спиной к дереву. Перед ним были протоколы многочасовых допросов. Десятки женщин — летчиц, механиков, штурманов и медсестер — подвергались в феврале 1943 года бесконечным допросам с пристрастием, это происходило во время полного разгрома 6-й немецкой армии. Павел погрузился в чтение сотен страниц и поднимал голову лишь для того, чтобы взглянуть на могилу, которую они вырыли для захоронения останков летчика или летчицы, обнаруженных в кабине Яка. Они надеялись позднее установить истинную личность погибшего и, если представится случай, организовать настоящие похороны.
День за днем женщины отвечали на одни и те же вопросы. Павел двигался вперед, возвращался, сопоставлял информацию.
Он хмурился. Странно: чем дальше, тем ответы женщин становились более беспредметными, а допросы — более куцыми. Начиная с 7 февраля 1943 года каждый допрос неизменно заканчивался стихами: «Ты все равно придешь — зачем же не теперь? / Я жду тебя — мне очень трудно. / Я потушила свет и отворила дверь / Тебе, такой простой и чудной».
Все время одни и те же слова, как бесконечная молитва, одна на всех.
В ответ на вопросы Голюка: «Где Аня Любимова? Довольно! Отвечайте! Я знаю, что она служила в этом полку!» — допрашиваемые декламировали строки этого странного любовного призыва. Женщины будто сговорились.
Глава 56
Авиабаза под Сталинградом,
январь 1943 года
— Что ты тут делаешь? — взревела Оксана, услышав Костин голос в тот момент, когда она бросила самолет в атаку.
Дальнейшие события разворачивались стремительно. На горизонте появилась еще одна черная точка. Костя снова взвыл. Точки приближались. На Оксану мчались три мессершмитта. Самолет с белой стрекозой на борту был лакомой добычей с тех пор, как лицо летчицы появилось на первых полосах «Правды» и «Красной звезды». Люфтваффе хотели расквитаться с летчицей за ее популярность и два десятка побед…
В немецком лагере тем вечером бурно праздновали успех, заедая коньяк сардинами в масле и шоколадом. Лишь Мюллер не чокался с остальными, хотя именно он и сбил Оксанин самолет.
— Мы сбили тремя самолетами один женский — и чем тут гордиться? — заметил он, вежливо отказываясь от приглашения ко всеобщему веселью, после чего ушел к себе.
Мюллер вытянулся на койке, подложив руку под голову, и открыл мемуары Эрнста Юнгера «В стальных грозах». Но сосредоточиться на чтении летчик не смог, его взгляд бесконечно скользил по одной и той же странице. Мысли уносились к лучезарному лицу, фотография которого красовалась на стене общей комнаты. Один из пилотов, слишком молодой для сострадания, вывесил снимок Ани и Оксаны и, с победоносной улыбкой человека, которому неведомы угрызения совести, перечеркнул лицо Оксаны красным крестом.
Этот праздник для Ганса Мюллера звучал реквиемом. 6-я армия агонизировала, и успех летчиков ничего не мог изменить. Советская армия угрожала фашистам окружением, которое могло произойти с часу на час, и никакие усилия не могли их спасти. Только Мюллер понимал, что победа в небе была для них последней, и в голове его крутилась навязчивая мысль: может, величие люфтваффе измерялось не добытыми лаврами, а теми, без которых они могли бы обойтись. Он думал о том, что будь он великодушнее, то пощадил бы отважную летчицу.
В нескольких десятках километров от базы люфтваффе, по другую сторону линии фронта, к Ане прибежала
