французские фуражиры рыщут по деревням. В самом Полоцке можно было неплохо поживиться. Правда, на один раз, поскольку первый же отряд французских фуражиров забрал бы всё, не оставив последующему ничего.* * *
Конти уплетал кашу, как говорят в народе, «за обе щёки». Ярцев смотрел на него и тихо посмеивался, а Еремей, не видевший в своей жизни более голодных людей, качал головой и крестился. Ярцеву стоило больших трудов убедить Еремея второй раз за день сварить кашу. Тот, хоть и был в пьяном состоянии намного чаще, чем в трезвом, но строго соблюдал дневную норму расхода круп. Два внеочередных наполеондора, выданные ему Ярцевым, сделали своё дело. Еремей быстро разжёг печь, приготовил в горшке кашу и, вскипятив воду, заварил в небольшом чайнике траву, издававшую приятный запах, – чем не чай.
В это время в дверь ворот постучали. Стук был условный – стучал Гнат. Ярцев дал знак Еремею, что сам выйдет к воротам.
Гнат был взволнован:
– Хозяин вернулся.
– Что, вылечился?
– Не знаю, но вернулся. Ходит злой, орёт на всех.
Ярцев понимал, что надолго упрятать градоначальника в больницу Витковскому не удастся. Что ж, придётся мириться с его возвращением.
– А что французы? – спросил он.
– У них был военный совет. Насколько я разобрал, обсуждали размещение войск вблизи города. Что-то о мостах говорили…
– И ты недослушал? – Ярцев схватил Гната за грудки.
– Дослушаешь тут, – стал оправдываться Гнат. – Я французский и так плохо разбираю, только приложил ухо, как во дворе появился хозяин. И сразу ко мне в конюшню. Что мне оставалось делать… слезать – и во двор.
Ярцев тяжело вздохнул, задумался. Потом спросил:
– Давненько я не получал от тебя известий. Как часты у Сен-Сира военные советы?
– Этот первый, – недоумённо пожал плечами Гнат.
– Как первый? Первый военный совет за месяц?
– Первый… Бог свидетель! – перекрестился Гнат. – Я и сам удивляюсь. Удино проводил их регулярно, через два дня на третий, а накануне сражений вообще каждый день. А этот… обосновался в монастыре иезуитов и сидит не тужит. Только вчера вот собрал совет.
– В монастыре иезуитов? Но зачем?
– Ну, уж мне это знать не дозволено, – покачал головой Гнат. – Хотя…
– Что, хотя?
– В народе сказывают, в подвалах монастыря большие запасы продовольствия и вина.
Услышанное заинтересовало Ярцева. Отпустив Гната, приказав ему по возможности продолжать наблюдение, но быть осторожным, он вернулся в дом.
Чудодейственное влияние еды сказалось быстро. Откушав русской каши, Чезаре Конти переменился в лице, повеселел и принялся жестами разговаривать с Еремеем. Еремей кивал и тоже был весел, хоть по-итальянски ничего не понимал. А Конти вдруг приятно обнаружил, что у него перестал болеть зуб.
…На следующий день, когда Конти явился в дом Еремея за очередной порцией пищи, он был уже в хорошем настроении. С интересом осмотрев жилище купца Ухова, он изрёк:
– И в этой, как говорят русские, халупе купец прятал свои сокровища? – Конти вздохнул и покачал головой.
– Всё так, дорогой Чезаре, – заверил его Донадони-Ярцев. – А сколько вокруг таких вот халуп: в городках, в деревнях, в местечках у богатых жидов. Мы же с вами теряем понапрасну время.
– Вы правы, вы правы, – согласился интендант корпуса. – Я добьюсь надёжной охраны, и мы с вами поедем по этим злачным местам. И кое-что найдём!
– Прошу прощения, мой полковник, но я бы посоветовал первым делом наведаться в монастырь иезуитов, где облюбовал себе жилище наш славный маршал Сен-Сир. Монастырь в городской черте, и охраны нам не надо.
– Позвольте, зачем нам монастырь? – пожал плечами Конти.
– Я слышал от многих, что там собраны какие-то ценности, поэтому присутствие командующего оберегает их от посторонних глаз.
– Ценности? – Глаза Конти загорелись. – Если так, то почему же я, интендант корпуса, об этом не знаю?
– Вот и я так думаю: почему? Это надо исправлять.
– Конечно, конечно, сейчас же выезжаем, – засуетился Конти и тут же опомнился: – Вот только сначала я отведаю каши.
* * *
Лоран де Гувион Сен-Сир не имел дворянских кровей. Его отец был кожевником, мать – прачкой. Это уже после правления Наполеона, став в 1817 году военным министром, Сен-Сир получит титул пэра Франции. Но сейчас, осенью 1812-го, он был доволен и тем, что за победу в сражении под Полоцком император наконец-то его возвёл в сан маршала. За победу… хотя, если честно, какая это победа – корпус Витгенштейна не уничтожен, русские только отошли. Значит, вскоре предстоит новое сражение. Что ж, он, Сен-Сир, и его войска к этому готовы. А русские? Теперь он понял, что и русские драться умеют. Чего только стоят действия самого Витгенштейна… Когда поражение его войск казалось неизбежным, Витгенштейн организовал и возглавил кавалерийскую атаку, во время которой был убит генерал Деруа, а он, Гувион Сен-Сир, едва не угодил в плен. Раненный в ногу, он руководил войсками, находясь на носилках. Он приказывал нести себя туда, где обстановка накалялась и замечалось колебание войск. Но в одном из эпизодов сражения ему не удалось удержать своих солдат, опрокинутых стремительной атакой русской кавалерии. Сброшенный с носилок, он лишь чудом сумел уцелеть, рискуя быть растоптанным десятками конских копыт или же попасть в плен. В пылу короткого, но яростного боя русские кирасиры просто не заметили распростёртого на земле его, французского генерала, и пронеслись мимо. А не заметили потому, что одет он был не в генеральскую форму, а в простой синий сюртук без знаков отличия. Что ж, привычка – великое дело. Её он приобрёл, находясь рядом с генералами Рейнской армии. И заключалась она как раз в том, чтобы не носить форму во время боя, а ходить в простом однотонном синем сюртуке.
Он был очень высокий, и кресло, в котором он сидел и играл на скрипке, казалось ему явно мало. А ещё в молодые годы он был художником, актёром, архитектором. И как знать: не случись Великая Французская революция и не свяжи он, Сен-Сир, свою судьбу с армией, возможно, он прославился бы и на другой стезе.
Он знал, в армии его и ценят, и осуждают. Ценят за умелое
