еще несколько часов несутся оттуда, и там шевелится земля.
Да будут прокляты эти изверги, будет проклято все семя, которое породило их! Нет им прощения. Все оставшиеся после этой страшной войны должны знать это. Должны, обязательно должны…
Так думал Иван Иванович в словацком лесу осенью сорок четвертого.
Эти же мысли пришли ему и сейчас, в самом конце его жизни, через сорок лет, и он остро ощутил свою вину и перед тем временем, куда его сейчас отнесло, и перед теми людьми, которых он хоронил и не хоронил, а только слышал их предсмертные крики и стоны.
Где-то Иван Иванович в амбарной книге записал, а сейчас сказал об этом Антону. Человек много раз задает себе вопрос — так ли он живет? И только один раз честно отвечает на него. Для него это время подошло. Он не может, не имеет права унести с собою все людские страхи и страдания, через которые прошел с теми, кто остался там. Их глаза смотрят на него оттуда, из-под шевелящейся земли…
17
— Ой, Иван Иванович, какая же красивая у вас невестка! — воскликнула медсестра Люся. — Надо же такою родиться…
Иванов, еще не открывая глаз, улыбнулся, потом повернул к Люсе голову и тихо ответил:
— Да, вот такие мы, Ивановы… Вы еще не видели моего внука Антона. Такой парень, как вы молодые говорите: туши свет.
Своим нарочито бойким тоном Иван Иванович подыграл Люсе, и та подхватила:
— А я вашего внучка уже вычислила. И сына видела, и жену, а теперь вот невестку. Ну она у вас… лечь, умереть и проснуться в слезах… Надо же так. Одному природа дает все, а другому ничего…
— Ну тебе, Люся, грех на судьбу жаловаться…
— Да что вы, Иван Иванович. Я когда рядом с ней стала, то почувствовала себя такой простушкой… А ведь думала, что я тоже. И среди других…
— Да что ты наговариваешь на себя? Наташа поменялась бы с тобой своей внешностью, если бы ты взяла дюжину ее лет. Поменялась с радостью. И в большом бы выигрыше была. Давай позовем ее в палату и спросим?
— Нет, Иван Иванович, я сначала сделаю вам уколы, зачем ей на это смотреть. И спрашивать ничего не надо. Я боюсь ее. — Люся загремела коробкой со шприцами и продолжала: — Знаете, это у меня второй раз, когда вот так пугаюсь. Попала я как-то случайно на стадионе в толпу девушек-баскетболисток. Они сходили с автобуса. Я осторожно задираю голову вверх, а они все надо мною, прямо небо закрывают… — Люся подошла к Ивану Ивановичу со шприцем, потерла ваткой и, взмахнув рукою, легко ударила иглой. — Я не коротышка, — продолжала она, — метр семьдесят, а ощущение такое, что я лилипут в стране великанов… И, знаете, мне страшно стало. Так же было боязно и сейчас, когда я стояла перед вашей невесткой. Она будто с другой планеты.
— Не сочиняйте, Люсенька, — тронул ее рукою Иван Иванович, — с планеты она нашенской. И женщина земная, может быть, слишком земная…
Люся настороженно замерла и перестала тереть ваткой место укола, а он почувствовал неловкость от недосказанного им, поспешно добавил:
— Наташа такая же, как все мы…
— Нет, она не как все, — возразила Люся. — Она, знаете, как посмотрела на меня? Во мне все сжалось, и стала я вот такая маленькая, как перед теми великаншами-баскетболистками.
— Она почти вдвое старше вас, а молодость даже красота не восполняет.
— Да, я разглядела, она моложе своих лет. Умеет подать себя.
— Ну вот видишь, контрольный пакет у тебя, Люся, — продолжал подыгрывать Иван Иванович. — Знаешь, пришел к мудрому старцу юноша твоих лет и говорит: помоги, отец, у меня горе. А тот посмотрел на него и отвечает: это у меня, сын мой, горе. В семнадцать лет горя не бывает. — Иван Иванович ласково посмотрел на Люсю, та ответила ему улыбкой, и он весело добавил: — Зови сюда Наташу. Что же это мы такую необыкновенную женщину держим за дверью!
— Сейчас, сейчас, — гремя коробкой с иглами и шприцами, бойко отозвалась она. — У вас сегодня хорошее настроение. Да и выглядите вы на все сто.
— А я и должен быть таким… Ведь женщина ко мне идет, как ты говоришь, Люся, такая, что лечь, умереть и проснуться в слезах.
— А вы, наверное, Иван Иванович, в молодости были не промах?
— Что вы, Люся, имеете в виду?
— Ну, говорите вы о женщинах, а у вас глаза блестят…
— Когда говорят о женщинах, у настоящего мужчины обязательно должны блестеть глаза. Выходите замуж, Люсенька, только за такого, у которого глаза блестят. На меньшее не соглашайтесь.
— Мы с вами, Иван Иванович, на слишком вольные темы болтаем. Это нехорошо. Пойду звать вашу красавицу, — и Люся направилась к двери.
Уже третий день у Иванова было нормальное самочувствие, и ему еще вчера разрешили подняться с постели, а сегодня даже выйти в коридор. Сейчас сидел на кровати и ждал невестку. Дверь распахнулась, и он радостно вздрогнул. Наташа вошла ослепительно яркая, вся — порыв, легко пересекла пространство от двери до койки и, обдав Ивана Ивановича тонким ароматом духов, прильнула к нему.
— Здравствуйте, дорогой отец. И простите меня, за все… — дрожал ее голос, и Иван Иванович, боясь, что она сейчас заплачет, встал перед невесткой и тряхнул ее за плечи.
— Ты что, Наташа? Что? Перестань. Ну? — Усадил на стул перед собой и сам присел на кровать. — Рассказывай, как вы там без меня? Ругать вас некому…
— Некому, — улыбнулась сквозь навернувшиеся слезы Наташа, — но без вас скучно…
— Это ничего, только Антона не обижайте. Он главный человек в вашей семье.
— Да кто ж его может обидеть? — подхватила Наташа. — Он в лагере с утра и до вечера. А домой приходит, мы с ним хозяйничаем. Все вас дожидаемся… Он ведь собирается в Ивановку. Да и Миша тоже хочет. Возьмет на недельку отпуск. Все дело за вами…
— А я не думаю здесь долго залеживаться. Да и дела мои на поправку пошли. Вот только нет той Ивановки, куда мы собираемся.
— Но ведь есть другая какая-то Ивановка. Мне говорил Миша.
— Да, есть… Есть та земля, и пока есть та речка, мы и будем с Антоном ловить там окуней, если, конечно, они еще не перевелись…
— А я с вами не смогу на этот раз поехать, — грустно посмотрела на свекра невестка. — У меня дел много. В училище новый набор, а я в приемной комиссии. Потом решила серьезно заняться своим здоровьем. Миша нашел хорошего доктора.
