что лекарства от этого нет. Свои упорные попытки он оправдывал перед женой тем, что их обязанность — сделать из сына хотя бы хорошего слушателя музыки, раз уж ему не дано ее исполнять. Необходимо показать, что такое прекрасный звук, чтобы он мог распознать тонкости мелодии и нюансы исполнения. Они занимались с ним месяцами, затем на какое-то время отпускали отдохнуть, вдохнуть и выдохнуть, и снова продолжали. Они играли, пели на три голоса, учили его песенкам, поправляли, объясняли, отстукивали ритм. Повтори теперь это: рирарампам, пам, парарарааа. А теперь давай, сам это отстучи и спой. Нет, нет, не так, а вот так, и показывают ему интонацию. Пока не начались систематические занятия, Геда часто пел. Будучи веселым мальчишкой, он, как и все не имеющие слуха, всегда первый начинал песню и знал все слова наизусть. Когда же начались уроки, уста его просто-напросто запечатались. Он боялся издать звук, подать собственный голос. Некоторые из наигрываемых песенок ему, и правда, нравились, но всё вместе было тяжело и скучно. Он вырывался, сбегал, кашлял, выдумывал, что у него болит горло. Несмотря на осознание, что все напрасно, такой тончайший музыкант, каким был его отец, не мог допустить, чтобы музыка, покоряющая слух чувствительного человека, невзирая на степень музыкальности, оставляла его сына столь равнодушным. У нас бревно, а не ребенок, напускался он на свою жену.
Не буду, решительно сообщил ему Геда в один прекрасный день, когда отец сыграл ему какую-то арию и ждал, чтобы тот повторил ее. Я не буду больше этим заниматься. Меня тошнит и от вас, и от вашей музыки. Папа, оставь меня в покое. Слушайте, пойте вы вдвоем, крикнул он и выбежал во двор. Тогда ему было десять лет. Ребенок абсолютно прав, сказала мать. Двухлетняя операция по пробуждению у Геды слуха в тот день была завершена, но отцовская тихая и приглушенная боль от того, что сын, по его мнению, был так обделен природой, не оставляла его до конца жизни.
Мой сын, и не имеет слуха, боже мой, неужели такое возможно?! Какой будет его жизнь, ты только представь, жаловался он жене. Подумаешь, утешала она его, столько народу не имеет музыкального слуха, и ничего. Гедика вовсе не такой уж тяжелый случай, кое-чему и он может научиться. Ты зациклился на том, что он должен стать музыкантом. Мы должны гордиться таким умным мальчиком, а не беспокоиться. Но разве это неправда, восклицал безутешный отец. Прямой потомок божественного органиста из Трнавы, Яна Богуслава Саборского, игра которого стала легендой. Из-за него люди ехали сквозь метель на санях по двое суток, чтобы послушать его три четверти часа на рождественских праздниках. А теперь, вот, побег его древа, кость от кости его, а ему все равно, что орган, что контрабас. Можешь ли ты, Мила, понять, чем мы так провинились перед Небесами? В такие минуты он всегда пронзительно всматривался в ее глаза, как будто хотел найти там ответ. В таких случаях от любой вины ее спасали, во-первых, прекрасный слух, во-вторых, чудесный голос — на протяжении многих лет она была солисткой в его хоре, — а также неплохая игра на фортепиано, чему она научилась, во-первых, в новисадском училище у госпожи Поповой, а позже на шестимесячных подготовительных курсах в классе Пражской консерватории, где наверняка продолжила бы обучение, не встреть к тому моменту молодого скрипача по имени Янко Волни, который сейчас так пронзительно на нее глядел. Что смотришь на меня, одергивала она его с улыбкой, я в этом ничуть не виновата.
Другим он не жаловался. Ученикам и коллегам он даже говорил, что сын его немного играет, но для оркестра не годится. Хотя бы к нему могу я быть строг, как бы шутил он.
Это и была всего лишь шутка, потому что своему сыну он действительно был очень мягким отцом, покупал ему игрушки и книги, возил в разные поездки, приглашал лучших преподавателей, чтобы учили языкам, в этом Геда блистал с малых лет, занимался им, в долгих разговорах передавал ему знания и семейный опыт, воспитывал и безгранично любил.
Он очень обрадовался, когда сразу после войны представилась возможность отправить сына учиться в Прагу. Он любил этот город и всегда хотел, чтобы и сын там учился, но боялся, что при новом режиме не получится. Поэтому, когда появилась возможность, от всей души помогал сыну, занимался с ним, ободрял и побуждал экстерном окончить последний класс гимназии и получить аттестат зрелости на год раньше своих сверстников, чтобы можно было поступить учиться в Праге. Ну да, там такое же коммунистическое болото, как и здесь, шептался он со своей Милой, но надеюсь, что хотя бы музыку там не успели испортить, как у нас. Пусть увидит благородный и настоящий мир. Услышит настоящие оркестры, там от этого нелегко уклониться, а здесь уже и не встретишь. Куда бы он ни отправился, его будет сопровождать хорошая музыка, может ли что-нибудь быть лучше. Он писал сердечные письма своим коллегам и друзьям, хотя о многих даже не знал, живы ли они. Он был весь в заботах, но в то же время беспримерно воодушевлен. Отправляет сына в Прагу, это вам не фунт изюму. Поскольку Гедеон был отличником, его приняли без проблем. В записной книжке сына отец заполнил две страницы разными адресами, вручил связку писем, свои наручные часы, новую бритву, отличный кожаный чемодан и хорошо сохранившуюся карту города, оставшуюся еще с его студенческих времен.
Уже в октябре 1947 года Геда приступил к изучению славянских языков и сравнительной грамматики в лучших традициях Пражской школы. С самых первых дней он целиком посвятил себя учебе. У него с тех времен сохранились записи и учебники, он и позже будет их просматривать. На всю жизнь он сохранит привычку покупать книги из этой области, например, Романа Якобсона, а одно время серьезно носился с мыслью перевести на сербский язык некоторые труды Трубецкого, которые считал фундаментальными. Огромному интересу Геды к лингвистике, как он в шутку сам любил повторять, помешали развиться, но он никогда до конца не иссяк, невзирая на то, что работа привела его в совершенно другую область, и что главная страсть в жизни была далека от этих проблем.
К сожалению, он был вынужден покинуть Прагу уже в начале третьего семестра, на втором курсе обучения, хотя ни ему, ни его друзьям не было понятно, почему. Все говорили о какой-то резолюции Информбюро[37], рассказывали, что дошло до серьезной ссоры между государственными
