И скажет, что нашли тридцать с мелочью, а не триста тысяч… В случае жалобы или информации – будет своим кричать, что ноль приписали – и ему поверят. Начальник разбойного на всякий случай треху ни за что Крылову отмаксает… И все. Итого: у пацанов где-то по девяносто пять тысяч баксов на рыло вышло… А это уже деньги. Это хорошая трехкомнатная хата в центре, плюс тачка, плюс… Твою мать! Если бы не этот следак, прокурорская морда!»
Штукин даже застонал, словно от физической боли. Ему вдруг вспомнилось, как в фильме «Свой среди чужих, чужой среди своих» ротмистр Лемке кричит чекисту Шилову: «Понимаешь, это… Это нужно одному, а не всем…» – и еще что-то про то, что такой шанс бывает только раз в жизни… В жизни… Все дело именно в жизни, а не в деньгах. Деньги – это просто средство изменить жизнь. Валерка вдруг отчетливо понял, что же его все время так грызло и мучило – а очень просто: ему поперек горла стояло убожество собственной жизни. Его тошнило от необходимости что-то выжучивать по мелочам, халтурить за копейки и все равно эти копейки считать, не имея возможности жить свободно – то есть не думая о деньгах. Ему не хотелось всю жизнь плохо одеваться, плохо жрать и вертеться среди таких же – в дешевой типовой одежде людей. Штукин понял, что давно уже ненавидит убогость дешевых оперских пьянок, переходящих иногда в свальный грех с какими-нибудь дешевыми официантками или продавщицами… А на эту ненависть накладывалось то, что Валере нравилась его работа – он считал ее интересной, нужной и правильной. Получался банальный такой конфликт, как у жены с мужем, которого она любит, но ненавидит его зарплату и уровень жизненных возможностей…
…В свою двухкомнатную маленькую квартирку, оставшуюся ему после отъезда матери и Овчарова в Москву, Валера пришел глубоко за полночь. Уснуть он не мог долго, проворочался без сна почти всю ночь и наутро появился в отделе с красными от бессонницы глазами. Впрочем, его помятость не очень бросалась в глаза на фоне лютого похмелья Потемкина с Уринсоном. Валера смотрел на своих коллег и изо всех сил заставлял себя их не ненавидеть. Они-то здесь причем? Они все правильно сделали, им повезло, а ему – нет. Судьба. Жизнь могла перемениться. Могла.
10 ноября, на День милиции, Штукин напился так, как давно уже не напивался, и утром 11-го проснулся у какой-то женщины, работавшей официанткой в шашлычной, где гулял уголовный розыск 16-го отдела. Кажется, ее звали Леной. Она снимала комнату в коммуналке, и Валере пришлось долго ждать с утра, когда освободится ванная. На работу Штукин пришел в препоганейшем настроении, пытался разобрать какие-то свои накопившиеся материалы, но сосредоточиться не мог. В таком состоянии его и застал Ткачевский, сообщивший о вызове к 13.00 к Ильюхину. Валера честно сказал начальнику уголовного розыска района, что знать не ведает о причинах вызова к высокому начальству, и что совесть его чиста – нету на ней каких-то мутных тем, которые непонятными путями могли бы стать известными главковскому руководству. Ткачевский Штукину, похоже, поверил и велел перед визитом заскочить домой – побриться и переодеться, а после разговора – обязательно зайти и рассказать, в чем, собственно говоря, интрига состояла. Валера пообещал и понесся приводить себя в более-менее божеский вид.
В главк Штукин явился за десять минут до назначенного времени. Он причесался, поднимаясь на второй этаж, где находился кабинет Ильюхина, отключил мобильный телефон. Телефон у него был так себе, эту трубку Валера недавно отобрал у одного наркомана, влетевшего на попытке угона. Дверь в кабинет Виталия Петровича была, как всегда, открыта. Штукин осторожно постучал в косяк и просунул внутрь голову:
– Разрешите, товарищ полковник?
Виталий Петрович, разговаривавший по телефону, махнул рукой, показывая на стул, и закончил разговор:
– Что?… Ты лично слышал эти слова?… Нет, лично?… Ах, это предположение?… А я не собираюсь поднимать волну из-за предположения. Ясно? Ты сам принимал решение? Ну и все – сиди, кури бамбук.
Ильюхин с грохотом швырнул трубку на рычаги и несколько раз вздохнул, сгоняя с лица сердитое выражение. Потом он улыбнулся Штукину, примостившемуся на конце длинного стола и сказал:
– Не гадай, зачем я тебя вызвал – все равно не отгадаешь.
Валера неопределенно повел плечами, не зная, как реагировать на такое заявление, и скользнул взглядом по кабинету. За несколько лет, прошедших со дня его первого визита сюда, обстановка практически не изменилась. Виталий Петрович сунул в рот сигарету и усмехнулся:
– Давай сперва на отвлеченные темы поговорим… Как тебе в розыске?.. я бы уточнил – в уголовном?
Штукин так же усмехнулся в ответ:
– В общем, нравится. А что?
Ильюхин собрал вокруг прищурившихся глаз лучистые морщинки:
– Нравятся девушки весной в коротких юбках… Что чувствуешь – твое? Не жалеешь?
Валера чуть было не вздрогнул, ему на миг показалось, что полковник умеет читать мысли – и, в частности, сосканировал все его внутренние метания и переживания. Или, может быть, во время вчерашнего празднования в шашлычной что-то с языка соскочило, а кто-то успел стукануть? Да ну, бред какой-то… Зачем Ильюхину сплетни об умонастроениях отдельных оперов собирать – делать нечего, что ли? И кто такой ему некий Штукин?
Все эти мысли вихрем пронеслись в Валеркиной голове, но ответить он постарался уверенно:
– Не жалею.
А что еще он мог ответить? Мол, спасибо вам, товарищ полковник, вы в свое время меня от увольнения позорного спасли, но… весь я погряз в интеллигентских метаниях и размышлениях о жизни вообще и ее смысле в частности… Не настолько близок был Штукину Виталий Петрович, чтобы делиться с ним сокровенными сомнениями… Ильюхин же получил ответ, который ожидал услышать и на который был как бы настроен заранее, поэтому он удовлетворенно кивнул и одобряюще улыбнулся:
– То есть, ты в своем корыте. А бумаги бесконечные не мучают?
– Не очень.
– Это ты, брат, со мной не откровенен. Бумаги настоящего опера всегда раздражают. Это – как с хорошей девкой на сеновале, а тут – комары…
Валера не смог сдержать ответной улыбки, а Ильюхин хитро подмигнул ему:
– А знаешь, почему я частенько дверь открытой держу? Стараюсь учиться у настоящих полководцев, которые себе ночлег устраивали всегда в центре солдатских костров – чтобы знать настроения масс по вечерним песням. Вот так и до меня долетают обрывки фраз из коридоров… А денег тебе хватает?
Переход к вопросу о деньгах был неожиданным, но Штукина врасплох не застал. Житейский, в общем-то вопрос, на который легко ответить откровенно. Опер хмыкнул:
– Ну… когда как. Много денег не бывает. У меня, по крайней мере.
– Вот тут ты, похоже, не лукавишь, – совсем по-ленински прищурился полковник. – Я ведь не спросил, хватает ли тебе зарплаты? Я спросил – хватает ли денег… Ты кури, если хочешь. У нас с тобой разговор не на пять минут…
Ловя сухими похмельными губами сигаретный фильтр, Валера лихорадочно пытался понять, к чему весь этот текст о солдатских кострах с последующим плавным переходом на денежную тему. Неужели директор «Алиби» все-таки пошел жаловаться и… И что «и»? Он, Штукин-то, здесь причем? Или полковник хочет в доверительной беседе вырулить на Потемкина, Уринсона и Костылева? Попросит «подсветить»[71]… Нет, Ильюхин вырос в уголовном розыске… Он не будет склонять опера к стукачеству на своих товарищей из-за, пусть даже и больших, денег какого-то директора какой-то фирмы «Алиби». Военная добыча есть военная добыча. Это – святое. Да и репутация у Ильюхина не такая. Он, наоборот, терпеть стукачей не может…
