– Давай не будем.
– Дюклерк, если кто-то задумал тебя убить или покалечить, тебе нужно проявить осторожность.
Данте медленными движениями, превозмогая боль, натянул рубашку.
Сент-Джон помог ему надеть сюртук.
– Не мог ли это подстроить Фартингстоун? Если тебя не станет, она снова окажется незамужней и уязвимой. Сейчас, когда рассмотрение его иска в Верховном суде отложено, он может искать любой другой выход.
– Это могли быть всего лишь воры, Сент-Джон. Или нанятые кем-то, кто хотел отомстить за что-нибудь.
– Или человек, который хочет, чтобы ему перестали задавать вопросы.
– Или кто-то из моего прошлого, который хотел бы видеть меня выпоротым. Мужья могут сохранять гнев очень долго.
Сент-Джон засмеялся:
–Это мы можем. Я велю кучеру отвезти тебя домой. Поскольку пока неясно, по какой причине все это произошло, нужен ли им был твой кошелек, хорошая порка или твоя смерть, прошу тебя быть предельно осторожным.
– С удовлетворением должен заметить, что раны на плечах успешно заживают, сэр.
Хорнби констатировал это, пока Данте надевал рубашку. Его камердинер проявлял постоянный интерес к размеру и цвету отека в течение последней недели, главным образом в надежде, что услышит объяснения происходящего, которых так и не последовало.
– В таком случае ты будешь счастлив узнать, что рука также меня больше не беспокоит, Хорнби.
Пока камердинер выкладывал набор галстуков, Данте вытащил из ящика туалетного столика маленькую коробочку и сунул ее в карман сюртука, висящего в гардеробе. Он собирался находящуюся в ней драгоценность вручить этим утром Флер, чтобы она могла ее использовать, одеваясь на бал к леди Россмор.
– Не знаешь, Хорнби, моя супруга уже спустилась вниз?
Красивое лицо камердинера осталось бесстрастным.
– Полагаю, что да, сэр. Некоторое время назад. Она встает рано.
Хорнби относился к тому типу людей, которые могут многое сказать, чуть изменив тональность голоса. Его последняя фраза, в которой, казалось бы, сообщалось о простом факте, явно содержала тревожный подтекст.
Данте унаследовал Хорнби восемь лет назад от друга, который утонул в Саргассовом море. Хорнби был на удивление верным камердинером, готовым экономить, когда выпадали проигрыши, и мириться с различными эксцессами в жизни хозяина. За это время Данте узнал его лучше, чем кого-либо другого.
И тревожная нотка в голосе Хорнби отнюдь не была случайной. Камердинер знал нечто такое, чего ему не следовало говорить. Конечно, если его хозяин проявит настойчивость, чтобы вытянуть это из него, тогда он вынужден будет рассказать.
– Поскольку она не засиживается с вечера допоздна, неудивительно, что она поднимается рано. Возможно, это немодно, но моя жена не придерживается слепо традиций общества.
– Именно такое объяснение дал мне Уильямс.
– Надеюсь, что вы оба не обсуждали ее привычки. Это го я не потерплю.
– Уильямс лишь хотел меня успокоить. Сказал, чтобы я занимался домашними делами и не принимал это близко к сердцу. Никаких сплетен не было, я уверен.
Сплетен? Должно быть, Хорнби отчаянно хотел о чем-то рассказать, если он употребил это слово.
– У нее есть привычки, которые вызывают твое беспокойство?
Хорнби изобразил неловкость, услышав столь прямо поставленный вопрос. Он подал Данте щетку для волос и подставил ему туалетное зеркало.
– Ну, если вы требуете от меня ответа… Она частенько гуляет совершенно одна.
– Я распорядился, чтобы с этой практикой было покончено. Сказал Уильямсу, чтобы он готовил карету или организовал ей сопровождение.
– Да. Он так и объяснил мне. – Хорнби позволил себе негромко вздохнуть.
– И что же?
– Поскольку вы требуете ответа… похоже, что леди ослушалась вашего приказа и даже пригрозила, что Уильямс будет освобожден от работы, если станет мешать ей или сообщит об этом вам.
– Ты хочешь сказать, что моя жена не подчинилась мне и шантажом заставила Уильямса сотрудничать с ней?
– Он очень растерян и не знает, как себя вести, когда его верность делится таким образом надвое. И ни один слуга не сможет найти здесь выход. Поскольку он не знает, как ему быть, он попытался ублажить обоих, – продолжил Хорнби, аккуратно складывая при этом полотенца. – Она выходит одна. Однако Уильямс посылает кого-нибудь вслед за ней.
Щетка для волос замерла над головой в руке Данте.
– Дворецкий устроил слежку за моей женой?
– Чтобы убедиться, что ей ничто не угрожает, и дать ответ, если вы спросите, куда она ушла. А также знать, где она, чтобы эпизод, который произошел прошлой весной, больше не повторился.
Данте отложил щетку и вперил взгляд в такое наивное, такое невинное лицо Хорнби.
– Какой эпизод?
– Поскольку вы требуете ответа… прошлой весной она исчезала и не появлялась дотемна. Так продолжалось два дня. Уильяме очень обеспокоился и на третий день пошел вслед за ней. И выяснилось, что она… посещала бордель.
– Это чушь, и я сам уволю Уильямса за распространение нелепых слухов! Флер Монли не ходит в мужские бордели! Я вообще сомневаюсь, что она знает об их существовании.
– Не в мужской! Упаси Бог, нет! А в бордель с женщинами. А вскоре она передала солидную сумму в благотворительный фонд для спасения заблудших голубок. Она часто проводит расследования, чтобы убедиться, что благотворительность изменяет жизнь к лучшему.
Данте представил, как Флер наносит визит в бордель, чтобы убедиться, что женщины хотят спастись. За такую информацию придется дорого заплатить, если Фартингстоун о ней узнает.
Хорнби поднял сюртук, и Данте сунул в рукава руки.
– Именно такое расследование привело ее к аресту прошлой зимой, и поэтому Уильяме сразу понял, почему она оказалась в борделе.
Это откровение поразило Данте. Он застегнул пуговицы жилета и вздохнул. День начинался явно неудачно.
– Когда это было?
– В феврале. Год назад. Вы, конечно, помните. Тогда случилась эта беда. Она оказалась там, познакомилась с условиями жизни нескольких вдов и их детей. И ее забрала полиция. К счастью, это не стало достоянием гласности, однако…
Однако некоторые люди об этом знали, в том числе все, кто жил в этом доме.
Кроме него.
Слуги не говорили об этом, даже когда их допрашивал Сент-Джон.
Данте поправил галстук.
– Нет сомнений, что тебе известны обвинения, которые выдвигает против нее отчим. Уверен, что ты понимаешь, насколько важно, чтобы никто из слуг никому не рассказывал об этом эпизоде, чтобы не было превратного понимания.
