мне просто было удобно.
Приходить вечерами домой и купаться в чистом обожании, в умиротворённости, а потом в покое. Когда мы перестали быть семьёй? Когда каждый из нас вёл свою жизнь? Полина много времени тратила на себя и благотворительность. Я где-то мельком слышал о детских домах, но не придавал этому значения, достаточно было, что Полли занята чём-то важным для себя. Я же строил не только дома, но и свою компанию. И как-то так вышло, что в последнее время мы напрочь забыли, что когда-то любили.
И стоило мне впустить в свою жизнь грязь. Стоило оступиться и поддаться наваждению. Стоило потерять ту, к которой привык и считал повседневной, как всё разрушилось. Наше пряничное царство пошло трещинами, сыпалось, крошилось…
Ничего удивительного, что последние пару лет я почти смирился с тем, что не устраиваю свою жену. И только из-за вот этого смирения я не пытался всё исправить.
Не стоило на ней жениться.
— Зачем нам говорить? — медленно, нехотя спросила Полина, и я вынырнул из своих умозаключений. Она стояла в нескольких шагах и боялась приблизиться, словно само моё присутствие доставляло ей дискомфорт или будило отвращение.
Правильно.
Сначала я сам вывалялся в навозной куче, а сейчас ещё смею обижаться. Хотя не имею никакого права, потому что вина на мне. Это я как мужчина должен был решить вопросы нашей личной жизни, а не отыгрывать роль заботливого мужа.
А Полина ведь старалась.
Я просто не понимал, как много она делала, чтобы мы стали настоящей семьёй. Она постоянно изнуряла себя лекарствами, не вылезала из клиник, следила за моим рационом, за моим здоровьем. И я вместо того чтобы помочь, чтобы разобраться, почему всё идёт наперекосяк, думал, что это нас отталкивало друг от друга, что Полина превратилась в наседку и домохозяйку. А она старалась за нас двоих.
И хоть бы раз я поддержал. Нет! Я делал вид, что меня устраивает, хотя одному богу известно, как меня убивало слышать равнодушие от неё в ответ на мои прикосновения.
И я всё продолбал.
Маленький мальчик, что не разглядел настоящей беды под ворохом разноцветных фантиков. А мои похождения и были этими фантиками.
— Может быть, затем, чтобы ты знала, что развод ничего не меняет. Что я совершил глупость, когда с утра отдал тебе документы. Что слишком был не в себе оттого, насколько сильно ты открылась…
Последние слова я произнёс шёпотом, потому что самому себе в таком признаваться было страшно.
Полина отвела взгляд и сдавила в руке листик. Он смялся и пустил сок, окрасив кончики пальцев в зелёный.
— Макар, — выдохнула Полли. — Всё меняется вне зависимости от нас. Почему ты дал развод, раз он всё равно ничего не меняет?
А она ведь единственная, ради кого я захотел поменяться. Она одна не бросала никогда, как бы плохо ни было. Она верила в меня и в мои силы. И, наверно, я заигрался и привык к этой вере, как к вещи незыблемой. И не оправдал.
— Потому что я не хочу видеть, как день за днём в твоих глазах замерзает жизнь. Не хочу наблюдать, как с каждым прожитым годом моя вина и твоё недоверие словно яд травят тебя.
Я действительно не хочу этого. И как бы ни врали люди, что всё можно простить, это явно не мой случай. Полина сделает вид, что простила, чтобы сохранить, но мы оба будем знать, что это ложь. Доверие — самая хрупкая материя, и сломать её можно обычным словом, а я разбил её вдребезги.
— И для чего тогда этот разговор? — понимая беспросветность дальнейшей жизни, спросила Полина и отряхнула руки. Шагнула вбок. Её светлые волосы, сейчас в хвостике, блестели в закатных лучах, и хотелось провести по ним рукой…
— Для того чтобы ты поняла, что после случившегося я люблю тебя лишь сильнее…
Полина вздрогнула и отвела глаза. У неё всегда очень хорошо получалось прятать эмоции, сохранять маску благовоспитанной девочки, но что-то такое произошло, что теперь я хотя бы приблизительно стал понимать, о чём она думала. И её пугали перемены. Она трусила, но шла до конца, чтобы не мне доказать что-то, а себе. Или чтобы окончательно убедиться в том, что все, что строили десять лет, было ошибкой.
Я не уловил момент, когда Полли изменилась в лице, став очень похожей на греческую богиню правосудия: поджатые губы, острый взгляд и холод… Он разливался туманом, и я не мог отвести взгляд от такой метаморфозы.
Но оцепенение спало, как только Полина задала вопрос:
— За что?
Вспомнить начало
Глава 45
Говорить было физически больно.
Меня не отпускали ситуации, что разрушили всю жизнь. Я острее стала реагировать на его голос. Теперь мне хотелось зажать уши, чтобы в этот момент, когда я почти смирилась с тем, что всё кончено, всё кончилось, а не растягивалось и не превращалось в иллюзию счастья, потому что тогда наш разрыв будет фатален в своей непредсказуемости.
Пусть лучше сейчас, чем потом.
Потом я найду силы, скорее всего, я забуду боль. Женский организм так устроен, чтобы забывать боль. И тогда наше расставание станет для меня смертью в физическом её воплощении.
Я не хочу.
Я просто хочу, чтобы мой ребёнок родился, чтобы он был здоровым и сильным. Чтобы ему не было страшно, что мама и папа ругаются. Поэтому лучше сейчас.
— За что любишь? Полюбил тогда? — повторила я вопрос. Макар смотрел на меня, как будто впервые видел. И я, наверно, тоже. Замечала, как он осунулся, стал мрачнее, и щетина совсем грозила перерасти в бороду.
— Ты… — он потёр переносицу и, выдохнув, продолжил: — Ты сказала своей матери, я слышал… Она была недовольна, что я вообще посмел сделать предложение, и ты не ответила сразу. И она тебя пилила, а ты так наивно, как любишь делать, чтобы выглядеть жуть до чего дурочкой, сказала: «Вот увидишь, мам, он сможет сделать намного больше».
Я стояла и тоже вспоминала ту позорную истерику матери, к которой позже присоединилась бабушка, мать отца. Они ещё долго донимали меня, что посмела выбрать какого-то босяка вместо перспективного
