втащили его в комнату.
— Ах, как я счастлива, что вы пришли, Генсхен! — прошептала она ему на ухо.
На полу горела свеча — более яркого света нельзя было зажигать; маленькая железная дверь отбрасывала трепетные алые отсветы. В домике было уютно, тепло. Генсхен был в восторге. Что за славная девушка эта Долли! В Хельзее — подумать только, в этой захолустной дыре — и вдруг такое приключение! Да, девушки во всем мире, куда бы тебя ни занесло, бывают поразительно изобретательны, когда влюблены!
— Лучше всего, если мы сядем на пол, — сказала Долли, — так нам и светлее будет.
Она выглядела необычно при свете свечи и в красном пламени печурки, — казалась более миловидной, чем всегда, словно ее заворожили. Волосы Долли отливали желтой медью.
— Вот вино, вот сигареты.
Да это была настоящая скатерть-самобранка! А на полу были разостланы толстые одеяла.
Генсхен почувствовал себя влюбленным. Он обнял Долли и поцеловал ее. Но как только он стал немного смелее, она отстранилась.
— Ну, давайте есть и пить! — сказала она.
Она налила вина, они чокнулись.
— Выпьем на брудершафт, Генсхен! Но, разумеется, мы будем говорить друг другу «ты» только наедине.
«Она идет прямехонько к цели, — подумал Генсхен. — За мной дело не станет».
После ужина Генсхен опять стал нежным. Долли страстно целовала его, бросилась ему на шею, обвила ее руками. Она даже всхлипывала от волнения.
— О, я люблю тебя, — шептала она, — ты мой единственный! Я люблю тебя!
Генсхен почти задыхался. Но в конце концов он ведь не впервые оставался наедине с девушкой и знал, как приступить к делу. Внезапно Долли вскочила: нет, они должны вести себя благоразумно!
— Если я люблю человека, — начала она, — он может делать со мной все, что захочет. Он даже может бить меня, Генсхен, знаешь? Все может делать со мной!
Генсхен хотел поймать Долли, но она ускользнула от него.
— Но я вовсе не собираюсь бить тебя, Долли, совсем наоборот. — Он схватил ее. — Ну, обожди же, малютка!
Он смеялся самоуверенным, глуповатым смехом.
— Совсем наоборот, Долли, совсем наоборот! — Он поцеловал Долли так, что у нее захватило дух.
— Нет, нет, нет, мне нечем дышать!
Ах, она попала в ужасную историю! Нужно из нее выпутаться. Это трудно, почти невозможно.
— Нет, нет, послушай, Генсхен, сначала ты должен дать мне клятву. Сначала, слышишь?
Ему были хорошо знакомы эти клятвы.
— Слышу, Долли!
Он насторожился, его самоуверенное настроение начало падать.
— Поклянись, что ты меня любишь, Генсхен!
Ну, в этом-то Генсхен мог поклясться с чистой со-вестью: Долли ему нравилась, хотя он и предпочел бы, чтобы вместо нее здесь была эта — как ее зовут? — Вероника! Итак, он поклялся. Но нет, дело не так просто. Он должен поклясться, подняв руку. Почему же нет? Он поднял руку.
— А теперь поклянись, Генсхен, что ты всегда будешь мне верен. — Долли вела наступление. Это была ее первая настоящая любовь.
Генсхен испугался. Нет, этого он не может сделать. Он даже расстроился. Это нелепо. Заманить его сюда… Здесь, правда, прелестно, но дело зашло слишком далеко. Эта Долли просто дурочка. Быть верным вечно? Боже упаси! В этом честный человек поклясться не может. Он налил стакан вина и выпил. Нет, невозможно, в этом уважающий себя человек поклясться не может. Ишь чего она от него требует!
— Генсхен, Генсхен! — испуганно закричала Долли. — Что с тобой? Генсхен, ведь это только… Пойми, я бы просто не перенесла — ведь я так люблю тебя, — чтобы ты любил сегодня меня, а завтра другую!
Долли была здесь, рядом, ее волосы, ее губы, ее грудь, ее бедра, вырисовывавшиеся под тонким платьем, — ему стоило, казалось, только руку протянуть за всеми этими прелестями. Он был страшно разочарован.
— Нет, нет! — ответил он, чтобы хоть что-нибудь сказать. Он не таков. Пока он любит девушку, он всегда остается ей верным. Но клясться? К чему сразу клясться?
Долли почти успокоилась. Она придвинулась поближе, прижалась к нему.
— О господи, ты можешь делать со мной что хочешь, Генсхен, можешь даже бить меня! Я буду всегда твоя! Но послушай, Генсхен, — поклянись мне, что ты когда-нибудь женишься на мне!
Генсхен был так ошарашен, что сначала ничего не ответил. Он удивленно уставился на Долли, совсем онемев. Потом отстранил Долли и встал. Взял со стола коробку сигарет, сунул ее в карман, затем выпил еще стакан вина и наконец сказал:
— Ты знаешь, что я моряк, Долли. Я хоть и парикмахер, но плавал по морям, тебе это известно. Когда-нибудь я снова отправлюсь в плавание на большом корабле. Мир влечет меня к себе, я не могу сидеть на одном месте. Все это я говорил тебе.
Он был совершенно спокоен, даже слегка улыбался— он нисколько не сердился. Затем взял свою шапку.
— Но ты меня не поняла. Ты меня разочаровала, Долли, и я должен, к сожалению, тебе сказать, что ты просто дурочка, наивная дурочка, — вот и все.
Дурочка! Глаза Долли, полные ужаса, были обращены на него, она следила за каждым его движением и ровно ничего не понимала. Чего же он хочет? Генсхен зевнул и похлопал себя по рту.
— Я устал, извини меня, Долли!
Генсхен не был извергом, он даже протянул Долли руку.
— Не сердись, Долли, благодарю тебя за приятный вечер!
Что? Что такое? Уж не намерен ли он уйти? Нет, этого она не перенесет, просто не перенесет! Она умоляюще протянула руки и сделала вид, что собирается упасть на колени.
— Генсхен! Генсхен!
Но, прежде чем она успела оглянуться, он вышел. Она не верила своим глазам. Ушед, растаял как туман!
— Боже милостивый!
Долли громко расплакалась. «Наивная дурочка», — сказал он! И он действительно ушел! Генсхен! Она побежала к двери и закричала в темноту:
— Генсхен!
Но он не вернулся.
5
Карл выглядел уже гораздо здоровее и бодрее. Бабетта, разумеется, была права: ему нужно поручать всякую работу — он должен чувствовать, что ничем не отличается от всех остальных. Герман горько упрекал себя за то, что они так мало заботились о нем. Люди бывают эгоистичны и беззаботны, пока сами не попадут в беду. Человек может погибнуть на их глазах, а они не заметят этого в своем эгоизме и тупости.
— Теперь придется ежедневно посылать Карла на несколько часов на работу, заявил он вечером на кухне. — Слышишь, Карл? Найдется у тебя для нас час-другой свободного времени?
— Час или два он всегда сможет урвать, — ответила за него Бабетта.
Карл кивнул:
— Разумеется. Зовите, когда нужно.
— Эй, Карл! — позвал Герман. —
