Важные достижения бетсменов и боулеров следует приветствовать учтивыми, но не чересчур бурными аплодисментами. Для боулеров таким достижением могут быть пять или больше попаданий в калитки. Для бетсмена вехой могут стать пятьдесят очков за перебежки, или сто очков… или шестнадцать. Любые достижения – будь то достижения в крикете или в жизни вообще – заслуживают почестей.
Когда я был с отцом в Голубых горах, мы шагали по тропе, он впереди, я по пятам: я никогда не отставал. Мы видели, как наползают на долину австралийские тропические грозы, и видели, как небо очищается от туч, и видели, как эвкалиптовая голубая дымка пропитывает воздух. И все время было так сыро и так жарко, что простой смертный просто бы не выжил. И, если не считать охотничьих криков, и шороха змей, и треска крокодилов в кустах, и шума воды – «кап-кап» да «буль-буль», и окликов белых птиц в вышине, мы слышали только голоса друг друга.
В той долине в Голубых горах, когда отец видел что-нибудь, что ему хотелось показать мне, он говорил: «Картер» и тыкал пальцем. И больше ни слова. Только «Картер». И показывал на какое-нибудь растение или цветок так, словно это страшно важно, а я обычно даже не понимал, на что мне полагается смотреть. Но голос у отца был такой, словно он говорил мне: «Я рад, что ты здесь со мной и можешь это увидеть».
По-моему, он пытался сказать именно это.
Даже если… Короче, по-моему, именно это он и пытался сказать.
Дворецкого не было почти месяц. Точнее, как бы сказал он сам, «четыре недели».
Мама взяла все под контроль со сноровкой настоящего боулера. Распределила задачи в команде, и когда она подавала нам мячи – то есть раздавала задания, – мы слушали внимательно. И ловили – как мяч – каждое слово.
Готовили мы по очереди. Вечерами – сегодня я с сестрами, завтра мама, послезавтра опять мы. Неда выгуливал в основном я, но иногда Энни, в свободное от клуба робототехники и занятий музыкой время. В Мэрисвиллской публичной библиотеке открылась выставка офортов Рембрандта, и я свозил туда Энни на Баклажане. Рембрандт ей понравился больше, чем Тёрнер. Эмили и Шарли стали ходить в балетную студию мадам Ришелье – туда их возила мама на бентли. А по вечерам приезжала за мной к школе, когда я стал совершать пробежки вместе с Кребсом и его отцом: мистер Кребс, знаете ли, сказал, что должен привести себя в форму. Мистер Кребс сказал, что у меня есть задатки бегуна на дистанцию «одна миля». Его сын тоже так думает. Он сказал: – Пожалуй, займись и этим повнимательнее.
Поздно вечером, когда Эмили и Шарли уже спали, мы с Энни, доделав домашку, присаживались рядом с мамой, держали на руках Мишку Мо и разговаривали о Карриэре – и иногда даже без слез.
А потом однажды в субботу – а это был один из тех невероятных дней в конце ноября, когда осень словно бы отказывается уходить и свет становится темно-янтарным, – в дверь позвонили. Смотрю, а на крыльце стоит Дворецкий. Мама и сестры недавно ушли – решили прогуляться пешком в библиотеку и взять единственную книжку Э. Несбит, которую Эмили и Шарли пока не читали, – но я был дома. И Нед тоже. И Нед от волнения сделал то, что делает в таких ситуациях непременно.
– Где вы были? – спросил я.
– Вы с Карсоном Кребсом великолепно играли вместе, – сказал он.
– Что-что?
– Далеко не всякий крикетист быстро понимает, как важна эта взаимозависимость игроков. Мало кто из крикетистов находит в ней радость. И совсем уж немногие приходят к мысли, что именно взаимовыручка делает нас людьми. Вы принимали обдуманные решения, молодой господин Картер, и помнили, кто вы.
– Я помнил, что я джентльмен?
– Именно. Биты и мячи все еще лежат в багажнике бентли?
– Да.
– Желаете сесть за руль?
Я привез нас к школе Лонгфелло и припарковался, а Дворецкий открыл багажник Баклажана, и мы вместе достали все необходимое. Установили сетку, забили столбики в грунт, положили сверху перекладины.
– Защищайте свою калитку до последнего вздоха, молодой господин Картер.
– Так где же вы были?
Дворецкий помедлил с крикетным мячом в руке.
– Я задаю прямой вопрос, – сказал я.
Дворецкий подбросил мяч.
– В Бамберге.
– В Бамберге? Название как из мультика.
– В Бамберге служит ваш отец, молодой господин Картер.
Долгая пауза – но нет, никакого визгливого ора сверху.
– Вы ездили повидаться с моим отцом?
– Вот видите – чтение книг сэра Артура Конан Дойла развивает дедуктивные способности.
– И что вы ему сказали?
– Я перечислил отличительные признаки… как бы лучше выразиться… неджентльменского поведения, когда кто-то ожидает, что все остальные должны безропотно страдать от капризов мужской линии семьи. А потом я рассказал ему о его сыне, и о том, как он ведет себя с сестрами и служит опорой для матушки, и о его благородстве в самом благородном виде спорта. И я сказал ему, что вернусь в Мэрисвилл, чтобы лицезреть возрождение подлинного джентльменства.
– Он поступил с нами по-свински.
– Знаю.
– В смысле, совершенно по-свински.
Дворецкий кивнул.
– А где еще вы были?
Дворецкий снова помедлил. И сказал:
– Я также побывал в Лондоне.
– О, – сказал я. – Лондон – это круто.
– Говоря вашим языком, – сказал Дворецкий.
Я пару раз взмахнул битой.
– Наверное, он больше никогда не вернется домой. Мне так кажется.
– Может статься, не вернется, – сказал Дворецкий.
– И что нам тогда делать?
– Прожить жизнь – дело нелегкое, молодой господин Картер. Если так и произойдет, вы должны обдуманно выбрать линию поведения. Вы можете вести себя либо как джентльмен, либо как варвар.
– Одно из двух? И никаких других вариантов?
– Других вариантов нет, – сказал Дворецкий. – Либо – либо. А теперь позвольте-ка…
Он вскинул руку с мячом, а я невысоко замахнулся битой, не сгибая рук.
В Мэрисвилле, штат Нью-Йорк, на холодном ноябрьском закате темно-янтарный свет постепенно гаснет. На темно-зеленые лужайки наползает тень. Деревья затемнены, но ты узнаешь их по очертаниям, и дубы потряхивают листьями, напоминая тебе, что отказываются с ними расставаться, а это лишь слабаки-клены облетели. Выше тянутся по небу желтые, алые и золотые полосы, а еще выше выглядывают из темноты первые звезды, и повсюду тишина и спокойствие.
