от стыда.
Глава 23.
ВНУТРЕННЯЯ БОРЬБА
Когда мы пришли, дома все спали. Дверь открыл Мхэ, который сообщил нам, что хозяина нет, и что мои товарищи еще не вернулись «с поездки». Видимо, их что-то задержало.
Асо был в поле. Все лето он проводил под открытым небом и лишь зимние холода заставляли его возвратиться домой. Маро накормила меня ужином, приготовила мне постель и, пожелав спокойной ночи, ушла спать.
Утром я проснулся поздно. Долгий сон укрепил меня и я чувствовал себя здоровым и бодрым. И в сердце было как-то веселее, чем прежде. Мир казался мне прекрасным и милым. Сердце горело любовью к той, которая любила меня.
«Прелестная Маро исцелит тебя», — вспомнились мне эти слова Саго. Он сказал правду, думал я, хотя и произнес он тогда эти слова с язвительной иронией.
Я снова опустил голову на подушку и стал глядеть на лучи, которые падали на постель. В этих лучах играли мириады пылинок, горящих разноцветными огнями. Вот что значит свет, подумал я, ведь вся эта комната представляет из себя море таких пылинок, но пылинок этих не видать в бесцветном воздухе, а между тем в этой тонкой полоске света как они ясно видны! А если бы был мрак, то я не видел бы ничего, даже и самых больших предметов. Ах, какая прекрасная вещь свет, который открывает глаза человеку и дает ему возможность видеть. То же самое бывает и в жизни. Когда царит умственный мрак, то люди не замечают даже самых крупных своих недостатков, даже не видят пути, по которому они идут. Не знают, куда он ведет и не замечают препятствий, которые их ожидают, о которые они спотыкаются и падают. Они ничего не видят и блуждают в темноте…
Эти размышления приводили меня к тому выводу, что дело, предпринятое Каро и его товарищами, кончится неудачей. Не может Каро, думал я, поставить на правильный путь народ, который коснеет во тьме, не может он направить его по иному пути. Нужно прежде всего рассеять тьму, которой окутан народ, и тогда он сам найдет свою дорогу…
— Но так ли? — думал я. Неужели эти истины почерпнул я из той полоски света, которая падала из окна моей спальни? Нет, я ничего не видел в этой полоске, кроме пылинок, которые скоро мне совсем надоели, и я перевернулся на другой бок, чтоб их больше не видеть. Тогда мое внимание привлекла парочка воробьев влетевших в мою комнату, сделав несколько кругов по пустой комнате, они сели рядышком и стали друг с другом любезничать. Но в эту самую минуту влетел другой воробей-самец, и подсел к возлюбленной первого воробья. Это возбудило ревность последнего, и бой начался. Два самца кинулись друг на друга, стали душить и щипать друг друга, а тем временем самка, воспользовавшись удобной минутой, вылетела в окно. Тут боровшиеся воробьи оставили друг друга и кинулись за самкой, которая послужила для них яблоком раздора.
— Разве не то же самое произошло между мной и Саго? — думал я. — Я размозжу его маленькую голову, если только он посмеет еще раз произнести имя Маро, — говорил я про себя. — Неужели я буду слабее этого воробья, который ценой собственной жизни защищает свою любовь.
В ту же минуту казалось, что до меня доносится какое-то глухое и горестное рыдание. Мне казалось, что я снова в школе, что отец Тодик опять поставил меня на колени на мелких кусочках кирпича, а из окна вижу Соню, которая обыкновенно сидела там под сенью деревьев. Голова у нее опущена на грудь, и она горько плачет. Почему она плачет? О ком она плачет? Почему она всегда плачет, когда ее отец бьет меня или наказывает? Бедная девушка! Как бы ты плакала, если б теперь видела меня!.. Так томился я в каком-то полусне. Вдруг услышал стук — словно что-то тяжелое упало на пол.
Я очнулся. У моей постели стоял богатырь Мхэ и что-то бормотал.
— Тысячу раз я просил, — говорил он, — не давайте, мол, бога ради, мне в руки легких вещей. Дали такую легкую штуку, что сам черт тут может смутиться и уронить. Стоит подышать на него, и он летит…
Мхэ уронил деревянный поднос, на котором нес мне завтрак. Ему казалось, что он рожден для того, чтобы таскать тяжелые вещи.
Мхэ хотел бросить все и уйти, но тут вошла Маро.
— Фу, косолапый! Что это ты сделал? — с досадой говорила она смущенному Мхэ. — Когда же ты научишься чему-нибудь?
— Никогда! — грубо и сердито бросил Мхэ. — Никогда не научусь я этим дьявольским делам. Это не наше дело, это дело женское. Наше дело не такое. Вот положила бы мне на спину мешок с пшеницей — понес бы на мельницу и ни одного зернышка бы не уронил наземь, или заставила бы вытащить телегу из грязи — это я понимаю, это дело наше. А то, поручила мне какое-то дьявольское дело — вот еще, стану я заниматься этим!
— Ну ладно, ладно, не серчай, Мхэ, бог с тобой. Я и не думала бранить тебя, — успокаивала его Маро. — Ведь ты знаешь, что Хатун ушла из дому, вот почему я побеспокоила тебя…
— Это другое дело, — сказал Мхэ и вышел из комнаты. Маро начала смеяться и рассказывать мне о характере и привычках Мхэ.
— Удивительная привычка у этого животного! Если ему сказать: Мхэ, ты знаешь, что такого-то человека надо убить — он тотчас убьет. Ты только скажи ему: «Мхэ такому-то человеку надо залепить пощечину» — и он тотчас же исполнит твое желание. Он все сделает, если ему при этом сказать: «ты ведь знаешь, Мхэ». Но дело должно быть достаточно трудным и тяжелым. Легких дел он не любит.
— При получении своего месячного жалованья он просит, — рассказывала Маро, — давать ему не серебро и не золото, — а только медь. Он не любит легких и мелких монет — подавай ему медяшки, и тогда он доволен, если даже вместо каждой золотой или серебряной монетки дать ему одну большую медяшку. У дикого и верного Мхэ была своя особая ласковость и своеобразная доброта. Он бил свою жену, если та обидела ребенка и заставила его плакать, но бил и ребенка за то, что тот рассердил мать. Он единственный человек, который любит волов Асо так же как и их хозяин — сам Асо. Потому-то Асо был им очень доволен и всю власть в хлеве передал ему. И Мхэ со своей семьей там в
