засыпает за столом, и мы отводим его в кресло. Он весит как перышко, можно подумать, что все кости у него стали полыми. Воротник рубашки подчеркивает худобу его шеи, гордо торча, как забор, на приличном удалении от нее.
– Он не открыл подарки, – сетую я, когда мы возвращаемся на кухню. – Сама не знаю, зачем что-то ему купила. Вам тоже не стоило этого делать.
– Это всего лишь маленький сувенир, – оправдывается она.
– Все равно не надо было беспокоиться, – говорю я, включая горячую воду, чтобы помыть посуду.
Эта фраза получается более резкой, чем я хотела. Миссис Пи достает из ящика чистое полотенце и ждет, когда я начну ставить перед ней вымытые тарелки.
– Если мой вопрос неуместен, так и скажите, – просит она. – У вас с отцом не произошло ссоры?
– Нет, – отвечаю я. – А почему вы спрашиваете?
Вообще-то, я знаю почему. Кое-что изменилось. Я старалась не придавать этому значения, но открытки, а тем более любовные письма поколебали мои отношения с отцом. Я заставляю себя не злиться на больного дряхлого старика, в которого он превратился. Меня мучает чувство безысходности: я не могу задать ему вопросы, которые теснятся у меня в голове. Но это еще не все…
– Я кое-что узнала, – говорю я: вино развязало мне язык. – Про отца. Недавно. И появилась куча вопросов, на которые я не нахожу ответов.
– Вы из-за этого ездили в Лондон, к Майклу? – спрашивает она.
Мы не смотрим друг на друга, занятые каждая свой работой. Оттого, что я не вижу выражение ее лица, мне проще быть откровенной.
– Отчасти из-за этого. Не могу не злиться из-за того, что так и не узнаю ответов. А еще…
Я делаю паузу. Лучше держать это при себе, но уж слишком я устала от невозможности чем-либо поделиться.
– Отец не был святым, – продолжаю я. – До того как… – Я не договариваю, да это и не нужно. – Он по-своему нас любил, но жить с ним было трудно. У него были весьма определенные представления о том, как все должно быть устроено. И когда я узнала, что…
Новая пауза. Я вынимаю жаровню, которую перед этим скребла, из таза с водой и ставлю на сушилку. Вода медленно стекает в раковину, стук капель похож на биение сердца.
– Я узнала, что его поведение не всегда соответствовало тем высоким стандартам, которые он установил для нас. Согласитесь, это трудно принять. Проблема в том, что я уже не могу его об этом расспросить.
Она начинает вытирать жаровню. Я вижу, что схалтурила: на полотенце остаются жирные пятна, но миссис Пи не обращает на это внимания.
– Что бы он ни натворил, – тихо говорит она, – и как бы вы к этому ни относились, теперь ваш гнев ничему не поможет. Обида и горечь – вот и все, чего вы добьетесь. Что толку? Ситуацию вам не изменить, обсудить все это с ним вы все равно никогда не сможете.
Я ставлю на сушилку последний поднос и выливаю воду из таза в раковину. Брызги попадают мне на платье.
– Лучше махните на это рукой, так будет лучше для вашего же душевного равновесия, – советует она.
– Думаю, он серьезно оступился. Очень серьезно. Так серьезно, что это повлияло на всю мою жизнь.
– Пусть так, но в любом случае поступок вашего отца остался в прошлом. Если вы допустите, чтобы это пожирало вас изнутри, то никогда не продвинетесь вперед. Что сказал вам брат?
– Он не желает иметь с этим ничего общего. По его мнению, я должна закрыть на это глаза.
– Может быть, совсем уж закрывать глаза не надо, – говорит она. – Лучше вам узнать побольше ради собственного душевного спокойствия.
Я невольно киваю. Она права, Майкл – нет.
– Но с вашим отцом вы ничего не сможете поделать. Он уже ничего вам не расскажет, необходимо это принять.
– В том-то и дело! – вздыхаю я. – Я не уверена, что способна это принять.
– А я не уверена, что у вас есть выбор, – возражает она. – В конечном счете вам будет не так больно, если вы найдете способ примириться с тем, что он сделал, и жить дальше.
– Предлагаете его простить?
– Необязательно. Ваша задача – найти способ жить в неведении. В отличие от вашего отца, нам не дано взять и забыть свое прошлое.
Чтобы снять фартук, она дергает за лямки, но узел затянулся, и она снимает его через голову.
– Помочь вам уложить его спать? – спрашивает она.
У меня сейчас другое настроение: я готова на всю ночь оставить его спать в кресле. Но я знаю, что так не годится и что я буду вынуждена потом транспортировать его в одиночку.
– Будьте добры.
Мы трудимся молча: аккуратно будим отца, помогаем ему, сонному, подняться по лестнице, снять праздничный «наряд» и натянуть ночную рубашку. Мы вместе отводим его в туалет и переводим дух только тогда, когда он уже мирно лежит в своей постели. Когда я наклоняюсь, чтоб включить его ночник, он открывает глаза. При виде меня он улыбается. Я не отвечаю ему улыбкой.
Спустившись вниз, я предлагаю миссис Пи попить чаю, но она мотает головой.
– Получился чудесный вечер, – говорит она. – Я очень вам благодарна за приглашение. А теперь мне пора идти.
Она забирает свои вещи, и я провожаю ее до двери. Уже после ее ухода я спохватываюсь, что мы так и не открыли подарки. В волнении от предвкушения я опускаюсь на колени рядом с елкой, тянусь за своим подарком, беру обеими руками золотую коробочку. На ней написано аккуратными печатными буквами: «С Рождеством, Кара». Я развязываю ленточку, снимаю золотую обертку. Передо мной квадратная черная шкатулка, в ней изящное ожерелье – бабочка на серебряной цепочке. Вещь чудесная, мне даже становится немного стыдно за свой подарок ей – всего лишь баночка крема для рук. Я надеваю ожерелье, бабочка легко ложится мне на грудь, как будто изготовлена именно для меня. Подарок для отца я открываю более торопливо, хотя упакован он с не меньшей любовью. Это фото в рамке: дуб в саду, роняющий на траву пожелтевшую листву.
30
Дни между Рождеством и Новым годом обычно посвящены размышлениям и накоплению сил. Не стал исключением и этот раз, тем более что Бет отправилась в свадебное путешествие. Второй день Рождества проходит у меня за просмотром старых фильмов под оставшиеся с вчера в колоссальном количестве лакомства, на которые я истратила всю свою фантазию. Если отец осознает, что мы продолжаем праздновать Рождество, то
