с Кэрротом едва за ним поспевали. — Но душ он погубит немало. Конечно, ему ведь так нравится обращать людей в свою веру… Что сделал бы на моё месте Антуан Богомолец?
— Бросил бы гайку? — подсказал бесстрашный Олясин.
Священник уставился на него, улыбаясь.
— Скорее, монетку. Так ли крепка моя вера? Помогут ли славные экзорцизмы?
Они двинулись дальше, сопровождаемые катящимися по склону камнями.
Лас Порсон сидел возле тента и пробовал пальцем лезвие ножа. Каждый день похода ухудшал и без того скверное настроение. Пока он со всякими идиотами камни топчет, в Хендре деньги с его подопечных барыг да карманников утекают в чужие копилки. Всё из-за столичного пижона Олясина, будь он неладен! И дружок его, чистоплюй тилигентный… Но больше этих двоих Ласилия раздражал жирный Корчев с его вечным нытьём и нравоучениями. Складская крыса, купившая чин лейтенанта, почему-то считала Порсона младшим товарищем и всю дорогу донимала тоскливыми разговорами. Молчание не помогало: Турфан часами нёс нудную чушь просто так, не требуя отклика собеседника. Сержант всерьёз помышлял на обратном пути как-нибудь половчей скинуть Корчева со скалы и полюбоваться результатом.
А вот и лейтенант — лёгок на помине. Снабженец мусолил щербатый сухарь и казался на удивление радостным. «Эге», — сказал себе Лас.
— Ну, делись! — потребовал он, выразительно вперившись в Корчева.
— Ч-ч-чем? — тот встрепенулся и даже уронил слюнявый сухарь под ноги.
— Всем, что узнал, лейтенант.
— Н-н-ничего я не знаю, — нервно улыбнулся Турфан, нагибаясь за сухарём.
— Выкладывай, а то ведь прирежу, — жарко шепнул ему в ухо Лас Порсон и для убедительности кольнул в шею остриём ножа.
— Ай, — дёрнул щекой лейтенант. Он сглотнул и заговорил ломким голосом, морща лоб и глуповато посмеиваясь. — У святош намечается п-переворот. Т-толстый хочет х-х-худого сместить, говорит, тот волшебникам сдать нас з-задумал…
— Брехня, — обронил сержант. — Худой и обстряпал всю экспедицию! С неба звёзд не хватает, но и мыла не ест. Да и Ганс Пополам его сковырнуть не позволит.
— Я т-тоже так думал, — согласился Корчев, — но Бартоло непрост. Помнишь, н-ноги мне вылечил? Он и к-круче фокусы знает! Нужно только до этой к-к-кометы добраться. И т-тогда, говорит, ему наймиты п-покорятся немедленно.
Порсон выжидательно помалкивал, и Турфан, покашляв, продолжил:
— Я Асперо отвлёк, а тем временем п-п-проповедник из лагеря смылся. Они скоро вернуться д-д-должны, и всё будет…
— Ты помог, а он что взамен?
Корчев замялся. Громила, вздохнув, опять взялся за нож.
— Осколок з-звезды обещал, — пискнул лейтенант. — Там их много, всем хватит!
— И что с ними делать? — спросил Порсон с искренним пренебрежением.
— Ты не понимаешь, сержант! Они же волшебные. Перекупщики с чёрного рынка за них уйму денег дадут, — от азарта снабженец забыл заикаться. — Поддержи нас и тоже получишь своё, гарантирую!
Ласилию нравилась мысль, что злосчастный поход можно обернуть к своей выгоде, но уж слишком невнятными были посулы Турфана. Он решил дожать лейтенанта.
— Ты давай-ка понятнее, Корчев! Сколько денег тебе обещали? Сколько мне с того перепадёт? И учти, я не Пополам, мне побольше понадобится… — выдал он, отворачиваясь с незаинтересованным видом. Корчев молча поник головой. В лагере раздались крики.
— Вернулись, похоже? — сказал Порсон, прислушиваясь. Лейтенант неразборчиво заворчал в ответ — угрожать, что ли, вздумал?
Резкий хруст. Ласа пронзила боль. Под лопатку вошло что-то острое, твёрдое, злое…
Турфан воткнул в него нож.
Он сумел развернуться и сграбастал Корчева за грудки. Тот дрожал, лицо перекосило от злобы, глаза блуждали.
— Собака, — выдохнул Порсон, всаживая свой клинок по рукоять в мягкое брюхо. Корчев с хрипом осел, потянул Ласа за собой. Уже на земле тот ещё несколько раз пырнул противника. Лейтенант булькнул, подёргался и затих.
Ласилий, слабея, прикидывал, что делать с ножом в спине, когда на него обвалилась лавина шорохов, тресков, неясных звуков и голосов. Оглушительное мельтешение нарастало в мозгу, и спасения не было. Всё распадалось.
Утомлённый суетой Ганс Пополам дремал в шатре, подложив под голову локоть. Спал чутко, наёмничья жизнь приучила. И даже во сне капитан обдумывал их положение.
До цели добрались. Лагерь поставлен, люди при деле. Следов орков не найдено. Вокруг тихо. Но тревога… как зуд во всём теле. И нарастает.
Сквозь сон Пополам услыхал громогласные вопли Бартоло. Опять эти проповеди! Паломники заголосили в ответ нестройно, безрадостно, а потом его слух уловил ещё кое-что. Этот звук будто спустил невидимую пружину: лязг и шелест клинков, покидающих ножны. А затем крик, протяжный, полный боли и страха.
Ганс вскочил, сжимая в руке стилет. Снаружи орали, рычали и выли, раздавался звон стали и грохот камней. Кто-то, злобно визжа, приближался к шатру. Капитан затаился сбоку от входа. Незваный гость рванул полог в сторону. Сопя, заглянул внутрь. Рукоятка стилета обрушилась ему на затылок.
Противник упал, но тотчас же рывком вскинул голову. Они встретились взглядами.
Налитые кровью глаза, багровые потёки на бледных щеках… знакомое лицо, искажённое бессмысленной ненавистью… веснушки, хвост рыжих волос. Розес взревел, вскакивая с земли. Занёс тесак. И умолк, захлебнувшись кровью из пробитого горла. Ганс выдернул стилет. Тело свалилось на землю. Капитан быстро вытер кинжал, убрал в ножны на поясе. Достал из-под тюка с одеждой верный двуручный Делитель. Людям полностью доверять нельзя. Можно только оружию.
Ганс уже догадался, что происходит. Не успев по юности поучаствовать в Войне Хаоса, что накрыла Сизию в 73-ем, он внимательно слушал рассказы ветеранов, помогавшим соседям за звонкую монету. Вот в чём главная подлость Хаоса: на людей он влиял по-разному. Многие превращались в одержимых, безумцев, охваченных жаждой убийства и разрушения. Свои вдруг становились чужими, били в незащищённые спины. Некогда Пополам уже встречался с этой напастью, но не ждал её здесь и сейчас.
Ганс отвёл клинком полог и вышел.
Реальность превзошла самые чёрные ожидания. Лагерь в сумерках превратился в безумную смесь скотобойни и шабаша. Полыхали костры. Валялись тела. Шла жестокая свара. Одержимые — паломники и бойцы «Одной Второй» — яростно рубились с бывшими товарищами. Терзали упавших. Беспорядочно били чем могли — пиками, мечами, камнями, руками и ногами. По булыжникам текла кровь. К облакам неслись крики злобы и ужаса. И над всем этим мрачно гремела, дробясь каменным эхом, торжествующая речь Бартоло.
— Познайте себя, познайте себя, братья! Вы теперь — воинство неба… О да! Кто не с нами, тот против света, против звезды, против нас! Убивайте отступников!
Бесноватый священник стоял далеко, у светящихся камней на другом конце лагеря. Отступники не сдавались — Пополам видел, как несколько гномов, отступив за скалу, отгоняют нападающих кайлами и топорами. К ним примкнул наёмник с пикой: Болюс.
