что этот кружок вообще не был каким-либо легитимным органом власти [225].
Это была структура сугубо неофициальная. И настолько скрытная, что до сих пор никто не знает даже ее точного состава! Документы позволяют доподлинно установить только два имени, князья Дмитрий Курлятев и Андрей Курбский. Очевидно, были и другие, но о них нам остается только гадать по их близости с Адашевым, Сильвестром, Курбским, по отзывам о них в сочинениях изменника. Изначально вся сила «Избранной рады» заключалась во влиянии на царя, и действовала она «из-за кулис», через царя. И через бояр, с которыми были связаны члены кружка. В первую очередь они нацелились на кадровые перестановки. Под неугодных вели подкопы, выискивали компромат. А вместо них продвигали собственные кандидатуры. Как писал Грозный, «ни единыя власти оставиша, идеже своя угодники не поставиша, и тако во всем своя хотениа улучиша» [226]. Рекомендовали своих людей государю для возвышения, пожалований, наград. В результате к началу 1549 г. в Боярской думе осталось лишь четверо бояр, находившихся там до пожаров и мятежа 1547 г., а новых добавилось 18! [227]
«Избранная Рада» развернула подспудную борьбу и против Макария. Об этом встревоженно писал митрополиту Максим Грек. В одном послании сообщал о недругах Макария, противящихся его «священным поучениям», о чем он, Максим, слышит «во все дни» [228]. В другом предупреждал о «воздвизаемых» на митрополита «неправедных стужаний» [229]. Но в данном отношении советникам удалось лишь оттеснить святителя от Ивана Васильевича, отодвинуть на второй план, подменить его наставничество поучениями Сильвестра. Против Макария государь не обратился, сохранил к нему глубокое уважение, внимал его мнениям.
Но ведь и война продолжалась. Летом на южные рубежи обрушились крымцы. А казанцы решили отомстить за набег русской конницы. Их орда двинулась вдоль Волги, опустошала окрестности Галича и Костромы. Костромской воевода Яковлев присоединил к гарнизону ополчение из жителей, вывел из города и на Гусевом поле разгромил один из татарских загонов. Но повторить удар по Казани царь пока не мог. Требовалось отлить орудия взамен утонувших. А Пушечный двор сгорел во время пожара, и ливонцы не пропускали в Россию медь. Война требовала и денег, а казна сильно издержалась на прошлый поход, на восстановление столицы.
Однако и отношения с Литвой никак нельзя было назвать дружескими. Там умер король Сигизмунд, а его преемник Сигизмунд II Август даже не известил об этом Москву. Это было уже дипломатическим хамством. К тому же истекал семилетний срок перемирия (Литва не признавала присоединения к России Смоленска, Чернигова и других отвоеванных у нее городов, поэтому с ней заключался не мир, а только перемирие, которое периодически продлялось). Тут уж королю послали напоминание, и в январе 1549 г. прибыло литовское посольство. Для переговоров были определены дьяк Бакака Карачаров и подьячий Иван Висковатый. Как обычно, паны начали с территориальных претензий. Требовали вернуть Смоленск, Северские города, мало того, еще и Новгород с Псковом. Впрочем, к подобным демаршам в Москве уже привыкли. Но литовцы отказались признать и титул царя.
Иван Васильевич посовещался с боярами и решили: включить царский титул в договор необходимо. Королевские послы не пожелали подписывать такой текст, взбрыкнули и уехали. Правда, это был обычный прием литовских дипломатов, изобразить отъезд, а потом вернуться. Но сейчас бояре переполошились, послали за ними уполномоченных и возвратили. Боярская дума отстранила от переговоров Карачарова и Висковатого и переменила свое решение на противоположное. Обосновывала его тем, что без царского титула «тако писати пригоже для покою христьянского и для того, что крымский и казанский в великой недружбе». Дескать, «против трех недругов стояти вдруг истомно», и «которые крови христианское прольются за одно имя, а не за земли, ино от Бога о гресе сумнительно» [230].
Анализируя тексты документов, историки приходят к выводу: на исключение из договора царского титула серьезное влияние оказало духовное лицо. А факты сходятся на том, какое именно. Сильвестр [231]. Именно он всегда подчеркивал, что Литва — тоже «христианская» страна. Причем война с ней в данное время на самом-то деле не грозила, западные соседи были к ней совершенно не готовы. Но тут-то сказалось изменение состава Думы: 4 «старых» члена и 18 новых. Фактически подрывался сам принцип Самодержавия. Боярский приговор перечеркивал волю монарха! Подрывалась и духовная суть Царства. Титул Помазанника Божия низводился до уровня всего лишь «имени», пустого слова.
Царь возражал, настаивал: «И нам ныне которое име Бог дал от нашего прародителя, Царя и великаго князя Володимера Мономаха, и нам в том своем имени быти, а без того нам своего имени ни в миру, ни в перемирье быти нельзя» [231]. Но бояре стали уламывать его на компромисс. Чтобы впредь, когда получится разобраться с крымцами и казанцами, «за то крепко стояти», но не сейчас. Под влиянием Сильвестра Иван Васильевич уступил. Хотя это создало два прецедента. Международный, с непризнанием царского титула, и внутренний — Боярская дума может противодействовать царю.
Но все-таки при составлении договора Иван Васильевич тоже сказал свое слово. Он в ответ настоял не признавать за Сигизмундом II титулы «короля русского и прусского». А кроме того, он обнаружил, что в прошлом договоре, в 1542 г., Шуйские допустили право евреям свободно торговать в России. Этот пункт царь самолично изъял из текста. И тут уж переполошился Сигизмунд, он был в долгах у еврейских ростовщиков. Немедленно отписал государю, просил, требовал. Но Иван Васильевич остался непреклонен, въезд евреев в Россию запретил. А королю ответил, что «сии люди провозили к нам отраву телесную и душевную: продавали у нас смертоносные зелья и хулили Христа Спасителя; не хочу об них слышать» [232].
Пункт оказался важным. Еврейские купцы, нахлынувшие за 7 лет, душили русскую торговлю, за границу утекали золото и серебро. Но в царском решении очевидную роль сыграло влияние уже не Сильвестра, а Макария. Как раз в это время он занимался делом Исаака Собаки. Осужденного еретика, которого при митрополите Иоасафе освободили и из переписчика книг в рекордные сроки сделали архимандритом столичного Симонова монастыря. Макарий, прибывший из Новгорода, сперва не знал московской церковной обстановки. Да и воли ему при временщиках не давали. В 1544 г. архимандрит привилегированного, кремлевского Чудова монастыря стал епископом Рязанским. А Исаака по чьим-то рекомендациям перевели на его место.
Но со временем Макарию стали поступать тревожные сигналы о новом чудовском настоятеле, в 1548 г. он заинтересовался этой фигурой. Всплыло дело 1531 г., где Исаак проходил вместе с Вассианом Косым и Максимом Греком. Очень удивились: как же еретик, отлученный от Церкви, оказался архимандритом? Обратились к низложенному Иоасафу, он жил «на покое»
