в Кирилло-Белозерском монастыре. Но он стал темнить, будто вообще ни при чем. Распоряжение насчет Исаака нашел в бумагах предшественника, Даниила, и исполнил его. Но и Даниил был еще жив. Ответил, что впервые слышит о своих мнимых предписаниях перевести еретика в Москву. Попутно выяснилось, что и в Симоновом, и в Чудовом монастырях этот настоятель полностью развалил монашескую жизнь. Впоследствии Иван Грозный писал, упоминая Исаака Собаку: «В Симоновом монастыре все, кроме тайных рабов Господних, только по одеянию иноки, а делается у них все, как у мирских, так же как в Чудовом монастыре, стоящем среди столицы перед нашими глазами» [233].
В феврале 1549 г., как раз когда шли переговоры с литовцами, в Москве открылся Освященный Собор, на нем заседал и царь. Макарий продолжил свою работу по прославлению русских святых. По его докладу Собор канонизировал 16 святых: князя Всеволода-Гавриила Псковского, мучеников Михаила Черниговского и боярина его Феодора, святителей Нифонта, Евфимия, Стефана Пермского, преподобных Савву Вишерского, Ефросина Псковского, Григория Пельшемского и др. И на этом же Соборе судили Исаака Собаку. Показания на него прислал бывший его соучастник, раскаявшийся Максим Грек. Он характеризовал Исаака как «жидовина, волхва, чародея и прелестника», активного еретического проповедника. Максим призывал Собор предать подсудимого «внешней» власти для казни, «да и ины накажутся не приложити ему смущати овцы Спасовы ни приложити (приходити?) в землю нащу православную» [316]. То есть, покарать его показательно, пусть и иным будет наука не смущать православных и не приходить на нашу землю.
Мы видим, что именно это пожелание царь выполнил, запретив въезд иудеям. Но до смертной казни дело не дошло. На Соборе были и тайные покровители сектантов, в окружении царя тоже. Исаака Собаку признали нераскаявшимся еретиком, расстригли, отлучили от Церкви и сослалали в заключение в Нилову Сорскую пустынь. Вероятно, и место ссылки подсказали заступники. После кончины преподобного Нила Сорского именно там, в заволжских скитах, гнездились еретики, замаскировавшиеся под «нестяжателей». Да и прежний покровитель Исаака, Иоасаф, был рядом. На Соборе подняли вопрос и о его виновности, но дело замяли. Признали только неканоническое поставление Исаака, остальное осталось недоказанным, и бывший митрополит избежал наказания.
Но этот же Собор царь использовал для еще одного важнейшего дела. Он начал кардинальные преобразования. Те, которые видел смыслом собственного служения, — превращение России в Царство Правды. Однако связывать реформы с «Избранной радой», как это нередко делают историки, получается совершенно неправомочно. О благосостоянии страны Иван Васильевич задумывался уже давно, и первую реформу осуществил в возрасте 15 лет, когда Сильвестра с компанией рядом еще не было. 24 октября 1545 г. он издал указ об умножении соляных промыслов.
Мы не знаем, кто подсказал Ивану Васильевичу эту мысль — Глинские, митрополит или кто-то иной. Но указ был очень мудрым и дальновидным. С одной стороны, соль считалась государевой монополией, с ее добычи уплачивались пошлины, пополнявшие казну. А с другой — соль являлась единственным консервантом для мяса, рыбы, овощей. Увеличится добыча соли — возрастет количество заготовленных продуктов. Их станет больше на рынках, и снизятся цены, улучшится жизнь простых людей. Указ доводился до населения через наместников и волостелей. Тем, кто займется добычей соли, предоставлялись льготы, и предприимчивые люди оценили, какие это сулит возможности. Одними из тех, кто воспользовался указом, стали Строгановы, промышленники из простых крестьян. «По государеву слову» они получили от Сольвычегодского волостеля «пустое место» под соляные варницы с налоговыми льготами на 6 лет.
Но теперь царь выдвигал на повестку дня коренные преобразования всей страны. И начинал их необычным образом. Он решил лично обратиться к народу, ко всей Русской земле, «повеле собрати свое Государство из городов всякого чина» [235]. То есть прислать в Москву из разных городов представителей всех сословий — духовенства, детей боярских, купечества, посадских людей. Впервые в истории Иван Васильевич созывал Земский Собор, хотя он еще не носил такого названия. Царь уже понял, что он оказался оторван от своего народа. Между ним и простыми людьми сцементировалась прослойка боярской касты, что позволяло ей скрывать от государя собственные беззакония. Иван Васильевич решил восстановить порушенную прямую связь с народом и ради этого созывал в Москву делегатов. Источники не сообщают нам, были ли они выборными или их назначили на местах. Но в данном отношении это было не важно. Царь хотел, чтобы его услышал весь народ — и знал, что через делегатов его слова распространятся по всей России.
Кто подал Ивану Васильевичу такую идею? «Избранная рада»? Нет. Она-то действовала как раз внутри боярской прослойки и старалась захватить ее под контроль. Курбский в своих последующих посланиях к царю восхвалял «сильных», аристократов. Обвинял Ивана Васильевича, что он порушил эту опору, предпочел им «худородных». Но и приписывать авторство идеи Макарию у нас нет оснований. Мудрый митрополит наставлял государя примерами Священного Писания, историческим опытом. Но ни в Царстве Израилеве, ни в Риме, ни в Византии не случалось, чтобы царь через головы знати обращался напрямую ко всей своей земле. Это было совершенно новым, не имело аналогов. Поэтому с большой долей вероятности идея вызрела у человека, который сам не имел политического опыта и искал нечто совершенно новое. У царя — а митрополит поддержал его.
24 февраля заканчивал работу Освященный Собор. И к этому времени был назначен съезд представителей от разных городов, их собрали на Красной площади. Царь с архиереями и «со кресты» взошел на Лобное место, был отслужен молебен, и Иван Васильевич обратился к Макарию. Каялся перед ним, что он, оставшись в малолетстве сиротой, не мог защитить своих подданных. «Сильнии мои Бояре и Вельможи о мне не радеша и самовластни быша, и сами себе саны и чести похитиша моим именем, им же несть возбраняющего, и во многие корысти и в хищения и в обиды упражняхся. Аз же яко глух, и не слышах, и не имый во устех обличения…»
Он обратился и к боярам, гневно указав им перед собравшимися людьми: «О неправеднии лихоимцы и хищницы и неправедный суд по себе творяще! Что ныне нам ответ даете, яко многие слезы на ся воздвигостеся? Аз же чист от крови сея. Ожидайте воздаяния своего!» После таких обвинений было достаточно сказать одно слово — и участь бояр была бы решена мгновенно, здесь же, на площади. Но Иван Васильевич не желал крови и насилия. Так же, как Макарий, он верил, что зло можно победить добром, исправить милостью. Он поклонился на все четыре стороны. Царь кланялся простолюдинам! Просил прощения, что не досмотрел, по своей
