а затем приподнял другой. Он стал забираться вверх по холму, таща за собой ветвь.
У него не было лопаты. Лопата осталась в брезентовом мешке вместе с остальными папиными инструментами, а мешок так и не вернулся из Бенедикта. Там, на холме, земля была твёрдой, но она немного смягчилась из-за дождя. Он погрузил руки в грязь и начал копать.
Это было непросто, потому что, когда он вытаскивал очередную горсть земли, дождь смывал немного обратно. Но Вундер не останавливался. Его руки погружались всё глубже в землю, глубже, глубже и глубже, пока не образовалась яма, которая, по его мнению, была достаточно глубокой.
Теперь ветка казалась ещё тяжелее. Он опустил её одним концом в яму, а затем сунул руки под другой конец и поднял его. Но пальцы скользили, и ветка повалилась на землю.
Он снова наклонился, обхватил ветку обеими руками и крепко прижал её к себе. Затем поднял её, пока она не встала ровно, и укоренил её, ветвь Портального дерева, в земле.
В земле, в которой лежали почившие. В земле, в которой лежали Флоренс Дабровски, Куинси Симоне и Эйвери Лазарь. И ещё сотни близких тех людей, которые жили в Бранч-Хилле.
И ещё там лежала Милагрос. Его сестра.
Он держал ветку, возвышавшуюся над его головой, прямо. Он вцепился в неё так крепко, как только мог, со всей силы. Сверху лил дождь, светила луна, а окружающие его могилы наблюдали за ним.
А затем ему пришлось отпустить ветку. Потому что она начала крутиться вокруг своей оси.
Возникло такое чувство, словно мир был на перемотке, на покадровой съёмке. Ветка крутилась – сперва медленно, а затем всё быстрее и быстрее, сбрасывая с себя хлипкую серую кору. Под ней оказалась свежая, тёмно-эбеновая древесина. Её покрывали как никогда белые, как никогда яркие и светлые спирали. Вундер наблюдал за тем, как вертелась ветка. Он наблюдал за тем, как спирали тоже стали крутиться.
Ветка стала выше, толще – превратилась в ствол. А затем появились ветви, как будто всё это время они прятались внутри, ожидая возможности вытянуться вверх. От толстых ветвей отделились веточки поменьше, а от них отростки, и вскоре это были уже целые лесные заросли, лабиринт новых всходов, тянущихся во все стороны и вверх, всё выше, выше, выше и выше. И хотя Вундер этого не видел, он чувствовал, что под землёй происходит то же самое, чувствовал, что корни проникают всё глубже, глубже, глубже и глубже.
Спирали крутились. А затем почки на ветвях лопнули, и появились бутоны. Идеально, ошеломительно белые на фоне тьмы, они распустились. Каждый из них пропускал через Вундера волну тока, одну за другой, пока все ветви не оказались покрыты ими, пока они не заполонили всё дерево.
А затем один цветок упал.
Он слетел вниз, тихонько спланировал, словно на крыльях, крыльях из лепестков, кружась по спирали всё быстрее и быстрее, пока…
Пока не приземлился прямо в раскрытые ладони Вундера.
Спирали перестали крутиться. Дерево перестало расти. Оно стояло там, вытягиваясь к небу, проникая в глубь земли. Оно стояло там, словно всегда там росло, как будто именно там оно и должно было быть.
Здесь, среди усопших.
Здесь, перед живым мальчиком.
И Вундер вдруг всё понял.
Всё было взаимосвязано. Живые с живыми, живые с усопшими, и усопшие с усопшими тоже. Никто никогда не был одинок. И на самом деле никто никуда не уходил. И ничто не было кончено.
Потому что любовь не кончается.
И никто не знал – никто и не мог знать всего, что происходит. Ни в этой жизни, ни в следующей.
Эти истины невозможно измерить. Эти связи невозможно проследить. Эти тайны невозможно разгадать. Способы держать кого-то за руку были, даже если этот кто-то находился глубоко под землёй, даже если этот кто-то лежал в белом ящике.
Печаль была. Нескончаемая печаль. Печаль, которая заставляет недвижно лежать в постели… печаль, которая день за днём гонит тебя из дома… печаль, способная превратить твоё сердце в камень.
Но и чудеса тоже были. Чудеса были.
У подножия дерева была ямка. Пустое пространство. Вундер увидел ямку только потому, что она была не тёмной, а из неё лился мягкий, пульсирующий белый свет.
Он забрался в ямку. Места там было немного. Ему пришлось подтянуть колени к груди, чтобы поместиться внутри. Но там было тепло. Тепло, и дерево, в которое он упирался спиной, оказалось мягче, чем он ожидал.
И там его ждало чувство, которое он испытал в Портал-Хаусе, и что-то ещё – кто-то ещё. Там была она. Он её не видел, не мог до неё дотронуться, но знал, что она там. Та, кого он всё ждал, ждал и ждал. Та, кто, как он думал, уже не вернётся.
Там была его сестра, Милагрос.
И его сердце, его каменное сердце, которое согрелось, сотряслось, затрепетало и растрескалось, – раскололось на две части. Потому что оно не было камнем. Оно было яйцом.
И наконец-то, наконец-то птица, вырывавшаяся из его сердца, снова вернулась к жизни. Она вырвалась на свободу и пролетела сквозь него, проводя перьями по его венам, сердцу, по подушечкам пальцев и подошвам стоп. Она парила и пела, и на этот раз всё было иначе – он чувствовал не только свет, радость и воодушевление, но и потерю, одиночество и мрак… Но это всё равно было прекрасно.
Вундер чувствовал это. Он это чувствовал, но он устал. Он очень устал, и ему было больно. Болели не только руки и спина – болело всё. У него болело всё.
И в таком положении, спрятавшись в Портальном дереве, прижавшись щекой к коленям и обхватив руками голени, с птицей, вылетевшей из сердца, и светом, окружавшим его, и с белым цветком, который он сжимал в испачканных землёй руках, Вундер расплакался.
Он всё плакал, плакал и плакал.
Глава 45
– Просыпайся, Вунди! Просыпайся!
Слабые, серые лучики света проникали в ямку у подножия дерева, где свернулся клубочком Вундер. Мягкий белый свет исчез, и древесина, в которую он упирался спиной, была грубой и твёрдой. Карабкаясь наружу, он чувствовал, что его руки и ноги затекли и были тяжёлыми, как будто он спал долго-долго.
На холме стояла Фэйт в мантии поверх серого платья-свитера. Её чёлка была заколота назад. Она не выглядела умиротворённо. Не выглядела равнодушно. Она выглядела шокированно. И растерянно. И немного напуганно.
– Что с тобой произошло? – спросила она. – Ты весь в грязи. Ты… ты в дереве. В
