большие лишения, и, может быть, ему было бы лучше умереть, чем жить в нищете», — говорит участник одного из диалогов «О семье»{313} — Джаноццо. Деньги лежат в основе всех занятий и промыслов, являются нервом ремесел, дают возможность удовлетворять любые желания, иметь дом и виллу. Для того чтобы обеспечить достаток в доме, «следует быть рачительным и остерегаться излишних расходов как смертельного врага». Вместе с тем надо избегать скупости, поскольку скупые никогда не бывают счастливыми, никогда не наслаждаются хотя бы частью своего богатства — аргументация вполне в духе пополанов того времени. Альберти — сторонник умеренности. Как Джаноццо, так и его собеседник Лионардо убеждены в необходимости при расходовании денег «придерживаться середины между слишком малым и чрезмерным»{314}. Природа должна служить человеку образцом для подражания, а она являет собой пример не только красоты и плодородия, но и бережливости.
О том, что надо избегать излишней роскоши, говорится и в трактате об архитектуре. Здесь этот мотив обретает этическое и социальное звучание. Обращаясь к назидательному примеру Древнего Рима, Альберти пишет: «Итак, доброе старое время по доброму обычаю соблюдало умеренность и в общественном, и в частном. А впоследствии, при расширении империи, почти повсюду роскошь возросла». Богатство ценится гуманистом высоко, однако не превыше всего. «Тот, кто хочет найти верное и правильное украшение, тот понимает, что оно заключается не в размерах богатства, а более всего в дарованиях ума»{315}. Неизмеримо важнее для человека разум, талант. И, конечно, доблесть, столь много значащая для Альберти. «Я из тех, мои сыновья, — говорит Лоренцо в первой книге «О семье», — кто скорее предпочел бы оставить вам в наследство доблесть, чем все богатства, но это не в моей власти»{316}. Это — не простая риторика, а убеждение; именно такие идеи определяли его отношение к миру. В то же время понятно и широкое распространение трактата «О семье» (в особенности его третьей книги — о главе семьи и ведении хозяйства), ставшего настольной книгой в пополанской среде.
Мы до сих пор останавливались на той стороне творчества Альберти, которая снискала ему столь широкую известность в эпоху Возрождения и наиболее полно изучена исследователями. Однако его личность и творчество не столь гармоничны, как представлялось долгое время (в обнаружении этого — немалая заслуга Э. Гарэна){317}. В таких произведениях, как «Мом» и «Застольные беседы» (написанные в разное время), остроироничный взгляд на жизнь соседствует с гротеском, причудливой фантазией, кошмарными видениями. Мир изображается как скопище глупцов, жизнь теряет всякий смысл, успокоение дает только смерть. «О мы, находящиеся в крайне бедственном положении и испытывающие тягостные несчастия смертные… которые никогда не могут избавиться от бед и мучения и которым повседневно грозят новые горести, так что каждому приходится жить в вечной скорби…»{318} «Человек — самый слабый… из всех живых существ на земле… почти тень сна»{319}, — порой вырывается у Альберти, Природа находится в непрестанном изменении: «Ты видишь землю то покрытой цветами, то отягощенной плодами и фруктами, то нагой, лишенной листвы, то унылой и мрачной из-за льда и снега, убелившего землю и вершины гор… И так происходит всегда, в бесконечном разнообразии», — говорится в «Теодженио». Но человек, включенный в этот вечный круговорот природы, не только неуклонно движется к своему концу: он оказывается во власти фортуны, свирепствующей за пределами законов природы. Подчас Альберти изображает человека как врага природы, всех живых существ (которых он поедает), врага человеческого рода и даже врага себе, ибо он мучает и терзает также самого себя{320}. Страшные кошмары предстают перед читателем в некоторых «Застольных беседах»{321}. В одном из диалогов («Несчастья») герой говорит о несправедливости фортуны, которая ввергла его в очень тяжелое положение, одиночество и нужду, несмотря на его высокие достоинства, в то время как людей бесстыдных, недостойных и бесчестных она наградила богатствами, благами и властью{322}.
Пожалуй, более всего окрашена горечью сатира «Мом». Сын ночи, злой и честолюбивый насмешник Мом вносит беспорядок в жизнь богов, которых он обвиняет в том, что из-за их пренебрежения делами на земле царит несправедливость. В результате интриги богов он был низвергнут на землю, где превратился в философа. Позднее Юпитер подвергает Мома за вносимые им раздоры суровой каре. Сам Юпитер, легкомысленный, неумный и тщеславный, желая исправить мир, все более запутывается в трудностях (что грозит нарушить разумный порядок в обществе), пока не решает оставить свой замысел, — идея, типичная для политической концепции Альберти, порицающего перемены. Самое сильное впечатление производит в «Моме» изображение людей: они обречены всю жизнь носить маски, которые сбрасывают только в момент смерти, когда Харон готовится переправлять их через Стикс. «Теперь я вижу притворство этого человека и то, что оно проистекает из обычая носить маску», — говорит умерший Геласт о своем бывшем друге Харону{323}.
Посвятив первую книгу «Застольных бесед» Тосканелли, Альберти пишет ему: «Ты, мой дорогой Пдоло, лечишь тела больных горькими и тошнотворными лекарствами, я же в этих моих сочинениях стремлюсь излечить болезни духа шуткой и смехом»{324}. Впрочем, Альберти намеревался исцелить человечество не смехом, а язвительной сатирой. Недаром «Мом», напечатанный в 1520 г. и до этого малоизвестный в Европе, близок по характеру «Похвале глупости» Эразма Роттердамского. Альберти пишет Паоло, что следует приучиться терпеливо переносить удары судьбы, если нельзя одержать верх над ней с помощью доблести. Представление о том, что человек — временами лишь игрушка в руках слепой судьбы, близко к концепции мыслителей XVI в. — Макьявелли и особенно Гвиччардини, полагавших, что не всегда людям удается благодаря своей доблести, смелости и упорству одолеть неблагоприятное стечение обстоятельств и воздействовать на ход событий.
Горечь сомнения, звучащая в некоторых трудах Альберти, а иногда даже полная утрата веры в людей — безумцев и лицемеров парадоксальным образом сочетается с оптимистическим звучанием других произведений гуманиста. Причину этого контрастного видения мира нельзя сводить к тягостным личным переживаниям, испытанным Альберти в юности. Мироощущение и мысль Альберти порой трагичны: он утрачивает свою уверенность во всемогуществе человеческого разума, будущее таит в себе угрозу чего-то неведомого, страшного, способного внезапно обрушиться на человека, каким бы стойким он ни был. Альберти временами ощущает невозможность находиться в том уравновешенном, безмятежно прекрасном мире, который создало воображение ранних гуманистов; может быть, он смутно чувствует несоответствие своих идеалов действительности: ему в меньшей мере присуща их счастливая способность не замечать дисгармонии между реальным миром и творимым гуманистами (и
