от этого нисколько хуже: Виктор готов был сейчас, кажется, съесть целого вола. Не отставала и Маргарита.
— И просто, и здо́рово — этот кулеш, — сказала она, выскребая ложкой такую же, как у Виктора, кружку. — А знаете, что я хорошо готовлю? Гурьевскую кашу… Про эту кашу есть ещё детский рассказик… Ай-ай-ай, вам бы надо его помнить, — вы же только что вышли из детского возраста. Ну вот, я боюсь уже с вами разговаривать — опять обиделся!.. Виктор, Виктор, — просительно протянула девушка. — Ну, как мне извиниться? Хотите — на колени стану? — вскочила девушка из-за стола, всем видом выражая готовность выполнить своё обещание.
Виктор испуганно схватил её за рукав: попадёшь в смешную историю с этой Маргаритой!
— То-то! — успокоенно промолвила девушка. — А гурьевскую кашу я готовлю всё-таки хорошо… Виктор! — воскликнула она неожиданно. — Заходите к нам домой в Чёмске — вот я вас и угощу этой кашей… Верно, Виктор, вы же там будете. Заходите, Натку позовём, Ковалёва захватывайте…
— Вы его видели? — спросил Виктор.
Кажется, впервые за время их знакомства, Маргарита смутилась и то по неизвестной причине:
— Д-да… Мельком…
Виктор встал, собираясь пойти в деревню: ему ещё надо было повидаться с Бородиным и передать в Чёмск очередную корреспонденцию. Маргарита поднялась тоже:
— Мне охота пройтись, это перед сном полезно…
— Маргарит, долго не задерживаться! — крикнула Натка. — А то не добудишься тебя потом…
— Есть, товарищ командир! — шутливо откозыряла девушка.
— Вообще не к чему… эти прогулки, — пробурчала вполголоса Натка.
Они шли по узкой, уже подсохшей за солнечные дни дороге. Месяц располнел за последние две ночи, он лил всё больше света на землю и застыл в небе, как человек, страдающий одышкой; поля теплом обдували тело; мириады кузнечиков трещали безостановочно и неутомимо, иные серыми ракетами взлетали из-под ног.
— Правда, соберёмся компанией в Чёмске! — болтала Маргарита. — С папкой моим познакомитесь. Знаете, какой у меня чудный папка?..
В голосе девушки прозвучали ласковые ноты:
— Виктор! А какой ваш отец? — спросила Маргарита и тут же воскликнула: — Погодите, не отвечайте, я сейчас его представлю… Он… — девушка зажмурилась и потрясла головой: — Он… такой же бука и сухарь, как вы!..
Толчком Виктора выбросило вперёд, и он почти побежал к деревне…
— Виктор! — раздался за ним крик.
Маргарита догнала его:
— Снова обиделись?.. Я, кажется, всё-таки стану перед вами на колени сегодня. Простите, ради бога…
Виктор обернулся.
— Мой отец, — отчеканил он, — погиб в тысяча девятьсот сорок втором году под Сталинградом, и я три дня назад узнал об этом…
Он опять ринулся к деревне, оставляя Маргариту позади…
— Виктор! — раздался новый крик, и такое в нём сквозило отчаяние, что Виктор невольно остановился.
…Губы Маргариты дрожали.
— В-виктор… — промолвила она. Глаза девушки, большие и тёмные, блестели в лунном свете.
Не только сочувствие, не только самое безграничное раскаяние, но и что-то очень смутившее его увидел вдруг Виктор в Маргаритиных тёмных глазах.
— Идёмте, — отрывисто сказал он и неожиданно для себя взял девушку под руку.
Они не проронили больше ни слова до самой деревни.
Возле строящейся школы склонились какие-то фигуры Виктор догадался, что это — плотники. Они собирали инструмент, направляясь домой.
Немного успокоившись, Виктор, чтобы показать, что он прощает Маргариту, вымолвил:
— У плотников — очень интересный бригадир, дед Куренок. Прямо — тема для очерка…
Он поискал деда и, не найдя, окликнул одного из плотников:
— Где Куренок?..
— Нет Куренка, — отвечал тот. — Простыл, занедужилось деду…
Бессмертие
А Куренок умирал…
Он очнулся среди ночи и отчётливо осознал — смерть пришла. И ничего не поделаешь, так и положено на земле — одни нарождаются, другие умирают, никому не миновать своего часа, как он ни старайся…
Ещё третьего дня, соснув часа два после ночной работы и не почувствовав после этого желанного облегчения, дед не то, что мысли о смерти, — мысли о болезни не допускал. «Заспался, что ли, голова гудёт?» Лишь к полудню, когда тело его покрылось нехорошей испариной, а в глазах поплыли красные круги, он согласился уйти с работы домой. Пришёл и велел старухе затоплять баню да достать из сундука «пол-литру» с белой головкой, ненароком сохранившуюся со дня встречи Бородина.
Но не помогло испытанное лекарство — двести граммов с перцем пополам, не помогла жарко натопленная баня, где трудно было дышать от густого пара, поднимавшегося из маленькой кадушки с водой, куда брошены были раскалённые добела куски железа и камни…
Старик лежал на постели в чистой рубахе, лицо его было покрыто капельками пота, в разгорячённой голове, как серые тучи по ясному небу, плыли одна за другой отрывочные мысли, воспоминания, заботы…
Он видел вдруг: плотники, не подогнав плинтусы, кладут их на пол и прибивают как попало, так что между ними и полом зияют щели в палец толщиной. Он вскакивал с постели и кричал на плотников:
— Плинтусы, язви вас, как кладёте?! Ослепли, что ль?..
— Лежи, какие тебе плинтусы? — тяжко вздыхала старуха, украдкой трогая краем передника уголки глаз. — Кваску, может, дать испить?..
Дед послушно укладывался, некоторое время бездумно смотрел на белую стену, потом тонкая трещина на стене уводила его взгляд к двери, к вешалке, где висел на длинном четырёхгранном гвозде старый Куренков кожан. Тело наливалось силой, без малого тридцать лет отлетало прочь, как сдунутый ветром листок с берёзы в роще под Чёмском, где красный партизан Куренок и его товарищи пробирались, выслеживая карательный отряд колчаковцев. Куренок поднимал берданку, целился, прищуря глаз, нажимал на спуск, — гремел выстрел, падал офицер в золотых погонах, а тело старика от толчка приклада взмётывалось с кровати:
— Так его, беляка!..
— Лежи! — чувствовал он на лбу загрубелую старухину руку. — Какие тебе беляки — нет их давно…
И верно — не было беляков, не было Колчака, а были… Всё плыло вниз, блестело лаком и никелированным металлом, сияющие круги огней рассыпа́лись по мраморному дворцу…
— Метро! — толкала деда в бок Ольга Николаевна.
— Вот и метрополитен! — подтверждал муж её — веселый эмтеэсовский тракторист.
— От штука! От тебе рабоче-крестьянское царство!.. — глядел и не мог наглядеться на метро Куренок, а потом, спохватившись, озадаченно спрашивал тракториста:
— Так ты живой, поди-ка? Говорили, погиб — болтали, значит?
— Болтали, дед! — смеялся тракторист. — Никогда мы с тобой не помрём — порода такая…
Он хватал деда за руку, и чудом они перелетали в кипящее море красок, пёстрых одежд, воздушных построек, над которыми высились фигуры мужчины и женщины, устремлённые вперёд, — на Всесоюзную сельскохозяйственную выставку…
Дед ходил в шумной толпе, слов не находя от восхищения, где-то возле казахского павильона он приметил в киоске шерстяную шаль, мягкую, почти невесомую, — от подарок старухе! Купил да и тут же
