это всегда был небезразличный взгляд. То, к чему она давно уже привыкла в Москве. В лучшем случае заденут локтем, могут даже больно задеть. Остановишься, задохнувшись, еще проводишь взглядом, но это не конкретно к тебе, это просто потому, что тебя нет. В Париже ты есть. И хочется выпрямить спину и даже надеть туфли на устойчивом каблуке. Такие, в которых ходят парижанки.
Заметили, какие у них ноги? Тонкие лодыжки, юбка, чуть прикрывающая колени. Им есть, что показать.
Как всегда, Наталья планировала остановиться у своей давней подруги Любы. Вместе учились на филфаке МГУ. Наталья по окончании университета ударилась в науку, Люба – в любовь. В итоге Наталья, как она часто повторяла, так и бьется всю жизнь с идиотами студентами, а Люба за своей любовью улетела в Париж.
– Тут тоже идиотов полно, не передергивай. Возьми хотя бы моего Анри.
Анри – это муж, та самая любовь. Идиот – это понятное дело – любя… Как там у братьев Вайнеров? «Даже «сволочь» можно сказать так, что человек растает от удовольствия».
Они живут вместе вот уже сорок лет. Вместе живут – это, конечно, сказано смело. То есть Люба-то живет с Анри, сама она в этом нисколько не сомневалась, а вот Анри…
Наталья всегда приезжала в Париж на три недели, мужа Любы за все это время видела от силы раза два. Первый раз в аэропорту, он обязательно встречал лучшую подругу жены в Орли. Второй раз – на вечеринке по случаю ее приезда.
Провожать Наталью в Москву уже никто не вызывался. Оно и понятно, не только она уставала от Любы и Парижа, и подруга от нее. А может, Любе казалось, что она Наташку всему научила, можно уже и отпускать с богом? И поэтому она даже не напрягала торжественными проводами Анри?
– Не придумывай! Я возьму такси, – Наталья это говорила больше для себя, ей особенно никто и не возражал, – ну и что, что дорого! А в Париже все дорого!
Анри жил не в Париже, а в их загородном доме. Наталье каждый раз как-то неудобно было напрашиваться с визитом в этот дом, хотя страшно подмывало. Благоразумие останавливало. Почему-то ей казалось, что она там может встретиться с чем-то странным. И этим своим знанием расстроить Любу. А так живет и живет.
Анри – брокер. У него сложный рабочий день. Ему нужно отдыхать.
– Ну ты же понимаешь? Здесь не развернуться!
Действительно, после тридцатидевяти метровой московской квартиры эта стометровая, практически напротив Люксембургского сада, казалась совершенно неуместной для проживания двух человек. Тут и для Натальи-то места с трудом хватало. Все пространство занимали кошки, которых было семь, и диванные подушки в красивых наволочках в китайском стиле.
– У тебя три дивана, а сесть некуда!
– Дети в Африке спят на сырой земле, – тут же парировала Люба.
– Хорошо, что ты подбираешь котов, а не детей.
– Твоя Страна Советов сделала тебя бесчеловечной. Куда делась твоя доброта?
– Я как раз из доброты и не держу домашних животных.
На этом месте Люба понимала, что она перегнула палку, ясно, что обе сразу же подумали о детях, которых у Натальи так и не случилось. И Любе до сих пор казалось неудобной эта тема. Хотя о чем уже можно было говорить? Через два года им обеим стукнет по шестьдесят.
У Любы и Анри дети как раз-таки были. Как правило, они тоже приезжали на вечеринку в честь приезда Натальи. Глядя на них, она печалилась: как быстро бежит время.
Два бравых мужика под сороковник каждый раз появлялись с разными девицами. И все четверо выказывали ей практически вселенскую радость. Николя и Серж обнимали ее, как будто Наталья приходилась им родной бабушкой. Почему-то они забывали, что по возрасту она им годилась в матери, хотя, на ее взгляд, выглядела она совсем даже неплохо. Во всяком случае, в отличие от Любы, не забывала красить волосы.
– Натали, как ты? – это всегда говорилось по-русски, дальше они переходили на французский.
Дамы, с каждым годом становящиеся все моложе (как показалось Наталье, в прошлый раз им было уже лет по двадцать), тоже кидались Наташе на встречу. Из разговоров девицы понимали, что встречи такие проходили ежегодно, и их совершенно не волновало, что кто-то их замещал в прошлый раз. Главное, сегодня они здесь. И видят эту самую русскую Натали, которая помнит зарождающуюся и вечно не угасающую любовь. Да, вот это и есть самое важное. Любовь не должна угасать. А что для этого нужно делать? Да! Подбрасывать новые угли! Главное – это процесс!
– Благодаря тебе хоть с сыновьями встречаюсь. Они очень ценят твои приезды.
– Любка, не странно ли? Почему они мои приезды ценят больше, чем встречи с родителями?
– И что здесь странного? Мы, слава богу, живем в одном городе, в любой момент можем увидеться. Ты вот часто со своей маман встречаешься? То-то же! И потом, мы не расставались восемнадцать лет. Можно сказать, друг от друга подустали. А ты – история. Даже больше, ты – история нашей семьи.
Сборы чемодана всегда были недолгими. Прямо скажем, Наталья брала с собой совсем мало. Нижнее белье, пара туфель и подарки для исторических французов, которые ее считают семьей. Нет, не так, историей семьи. Это другое. Люба всегда подчеркивала, что ближе Натальи у нее никого нет. Ближе-то нет, но сокровенным с подружкой не делилась. Люба стала настоящей француженкой и сор из избы не выносила. С кем там живет ее муженек в загородном доме? Кому тот самый дом принадлежит?
С другой стороны, после приезда из Парижа Наталья и сама переставала думать на эту тему. Кому какая разница. Особенно ей? Ее, что ли, муж? Если даже вон саму жену такое положение вещей вполне устраивает. Да, сначала не интересовало, но спустя пару месяцев Наталья начинала рассуждать на эту тему. А вот почему? Да уж… Русский менталитет. Посмотришь наш телевизор, где постоянно идет переживание за чужую жизнь, поневоле заразишься такой же болезнью.
– Сгущенки хочу, умираю. И зефира в шоколаде.
Собираться в Париж Наталья начинала недели за две. Ставила к окну два стула, водружала на них чемодан и бросала туда, что вспомнит. Ей нравилось специально создавать для себя ощущение поездки.
Сгущенка, зефир в шоколаде и обязательная буханка бородинского хлеба – походный набор для поездки в Париж.
Про хлеб, как правило, не упоминалось, но как-то Наталья приехала без буханки.
– А хлеб? – расстроилась Любаня, разбирая подарки.
– Ты же не просила.
– Это само собой разумеющееся.
Никаких особенных нарядов не набирала. Обязательным было только платье на вот этот самый званый вечер, дальше в чемодан складывалось что-нибудь удобное домашнее, тапки, коих в доме французской подруги для гостей не предполагалось, и пара комплектов для прогулок.
Наталья давно себя уже определила в восточный стиль. Не то странно, не то модно. Кстати, этому ее научила Любаня. Ну и конечно, китайские подушки сыграли свою роль.
– Что это за юбки, блузки? Выглядишь, как бабушка.
– Если бы у меня были внуки, я бы и была бабушкой.
– Ну, во-первых, их у тебя нет, а, во-вторых, после шестидесяти возраст у женщин стирается.
– Так нам вроде еще нету.
– Но мы должны об этом задуматься. Посмотри, как выглядят настоящие француженки. Нет, не молодые, а те самые бабушки. Никогда точно не определишь, сколько им лет.
– Да. То ли сто, и она сошла с ума, то ли пятнадцать, но она только что вышла из детдома.
– Но на них нескучно смотреть. Что делает женщину женщиной, а француженку француженкой? Ну? Вопрос на засыпку.
Наталья задумалась:
– Шарфы и крупные украшения. Цветные кофты и широкие юбки.
– Но главное что?
– Может быть, обувь? – Наталья пожала плечами.
– Фабрики «Скороход»… Все же Советский Союз из твоей головы не выветрить. Браслеты!
– Неожиданно!
– Запоминай.
Прошлогодний визит был достаточно напряженным. Люба была издергана, дети на праздник по случаю приезда русской «небабушки» вообще не пришли. На вопрос Натальи: «Pourquoi?[5]», Люба бросила:
– Не спрашивай.
Почему не спрашивай? Что значит – не спрашивай? Вот вечно она такая. То «историческая лучшая подруга», то не спрашивай. А она же только приехала. Она еще не привыкла, что нужно просто наблюдать и самой делать выводы. И делиться этими выводами исключительно с самой собой. Через неделю она привыкнет. Но пока тяжело.
Зато тогда пришла Мадлен. Она была их явно постарше. Хотя иногда Наталье казалось, что парижанки специально добавляли себе возраста. Слишком много тона на лице, слишком яркая помада и, да, права Люба, браслеты на руках. Причем много. Ходит – звенит. Не у всех руки идеальны, к чему подчеркивать? Непонятно.
Мадлен обращала на себя внимание сразу. Высокая, очень худая,
