Швентке. – И все – ценители искусств. Знаете, что странно?..
– Что?
– Хаммер – это еврейская фамилия. Вы уверены, что у вас верная информация?
– Ну конечно! А что такое?
– Дело в том, что еврея никогда бы не взяли на службу в СС.
Волгин задумался. Эта мысль не приходила ему в голову.
– Но, может, имеет смысл проверить? В городской администрации есть же архивы… ну, не знаю… какие-то книги регистрации…
Швентке печально вздохнул:
– У нас не осталось архивов. Разбомбили. Все погибло. Я сейчас пытаюсь наладить учет и делопроизводство и начинаю буквально с нуля. Найти человека в таком круговороте, да еще офицера СС, который наверняка скрывается от правосудия, – это просто невозможно, это утопия.
Увидев, как потемнело лицо Волгина, Швентке ободряюще улыбнулся и добавил:
– Я постараюсь что-нибудь сделать. Наведу справки. Может, все-таки повезет. Однако пока ничего не могу обещать наверняка…
Распрощавшись с Волгиным у ворот Дворца правосудия, чиновник двинулся по улице, на ходу пытаясь прикурить сигарету. Ветер задул огонек, и Швентке пришлось остановиться рядом со стоящей у изгороди девушкой, чтобы, прикрыв зажигалку рукой, все-таки заставить сигарету задымиться.
Девушка обернулась. Это была Лена.
Волгин застыл в воротах. Он подошел к ней лишь тогда, когда Швентке удалился. Лена застенчиво улыбнулась.
– Что вы тут делаете – в такой холод? – спросил Волгин. Прозвучало не очень-то приветливо, однако Волгин даже обрадовался этому. Ему не очень хотелось показывать ей свои эмоции.
– Я нашла трех Хаммеров, но это обычные горожане. Никто из них не имеет отношения к СС. – Она оглянулась на сворачивающего за угол герра Швентке. – Интересное лицо у этого человека. Проницательное. Кто это?
– Какой-то чин из городской администрации. Тоже обещал навести справки про Хаммера. Слушайте, Лена, вы совершенно окоченели!
Волгин извлек из внутреннего кармана шинели варежки и стал аккуратно надевать их на посиневшие от холода руки девушки. Варежки были связаны из толстой серой шерсти, с темным кантом, а на тыльной стороне ладони красовались две крупные буквы.
– И. В., – прочитала Лена. – Что это значит? «Иисус воскрес?»
– Игорь Волгин. Мать связала, когда я на войну уходил.
– Теплые, – сказала Лена.
– Они меня всегда спасали на фронте в мороз.
Лена подняла глаза на Волгина, и он подумал о том, какая же она хрупкая и как ему хочется обнять ее и защитить. Он уткнулся взглядом в инициалы на варежках, боясь, что Лена может прочитать его мысли.
Журналистка Нэнси, спускаясь по ступеням крыльца, замедлила движение. И Тэд, который двигался рядом, тоже задержался. Нэнси глядела на фигуры Волгина и Лены, стоящие очень близко друг к другу, а Тэд глядел на Нэнси. Ему совсем не нравилось беспомощное и растерянное ощущение, которое он испытывал в этот момент, а Нэнси совсем не нравилась мизансцена по ту сторону ограды.
– Интересно, а сейчас что она ему говорит? – риторически поинтересовалась Нэнси. Тэд предусмотрительно прикусил язык.
А Лена ничего не говорила, она пыталась подобрать слова, но у нее не очень-то получалось.
– Я… – наконец проговорила она.
– Что? – спросил Волгин.
– Я подумала: а может, вам опять надо на черный рынок? – выпалила Лена и посмотрела на Волгина взглядом, полным смятения и любви.
Волгин счастливо улыбнулся.
25. Грабитель
К вечеру пошел снегопад. Вокруг все стало белым, даже уродливые черные руины под белым покрывалом выглядели теперь ажурно и уютно.
На черном рынке происходило привычное, чуть сонное движение. Утомившись за день, продавцы уже не так настойчиво нахваливали свой товар, а худая, как жердь, торговка уселась у кипящего чана, наколола несколько сосисок на длинную вилку и меланхолично поглощала их на глазах у голодных покупателей.
Среди покупателей замерла Фрау, хозяйка волгинской квартиры, немигающим взглядом наблюдала она за сочными мясными деликатесами, с которых капал ароматный жир.
Фрау пересчитала свою скудную наличность, тихо вздохнула и побрела прочь. Она равнодушно осматривала лотки с вещами, со всеми этими канделябрами, рулонами материи и венскими стульями, зеркалами и кухонной утварью, а на продукты старалась и вовсе не глядеть – отводила взгляд.
В конце концов в дальнем конце рынка она обнаружила того, кого искала: это был старьевщик – низенький лысый старичок со сморщенным, будто сухофрукт, личиком. Фрау уже несколько раз сбывала ему мелкие побрякушки, оставшиеся в наследство от матери. Скупщик платил мало, но какой у нее был выбор?..
Фрау протянула ему тускло блеснувшую золотом сережку. Старичок придирчиво рассмотрел товар, затем послюнявил пальцы и отсчитал несколько купюр. Фрау наблюдала и злилась на себя, потому что понимала: это сущие копейки, ее сокровище стоит куда дороже, но спорить она все равно не будет, не сможет – нет сил. Торговаться со старьевщиком на рынке – может ли быть что-то унизительнее для почтенной немецкой дамы?
Получив деньги, Фрау вернулась к чану с сосисками и купила сразу две, их завернули ей в обрывок газеты. Фрау встала в сторонку и принялась есть; она старалась поглощать еду медленно, с равнодушно-рассеянным видом, чтобы никто из окружающих не понял, насколько она голодна.
В детстве мама, обстоятельная и педантичная женщина с пухлыми щеками и светлыми кудряшками на висках, казавшаяся пожилой, хотя на самом деле ей было едва за тридцать, учила:
– Настоящая фрау должна уметь держать себя в руках. Как бы ты ни хотела есть, ты должна оставаться спокойной и вести себя прилично. Откусывай еду маленькими кусочками, тщательно пережевывай, не рассыпай крошки и не давись, как эта толстая Марта из соседнего двора. Ты же не хочешь быть похожей на Марту?
Немного насытившись, Фрау вновь пошла вдоль торговых рядов. Теперь она уже не отводила глаз от продуктов, а тщательно выбирала самое подходящее, не забывая подробно расспросить о цене. Сумка ее стремительно наполнялась, худая пачка банкнот таяла на глазах, но Фрау теперь знала, что в течение целого месяца она не будет испытывать нужды. А может, и дольше. И от этого настроение ее улучшалось.
У щита с объявлениями толпились люди. Фрау прошла было мимо, однако внимание ее привлек листок, приклеенный ко лбу каменного грифона.
«ИЩУ БРАТА» – гласил текст на немецком и русском.
Не было сомнений: этот упрямый офицер, которого ей навязали оккупационные власти и который занимает в ее квартире целых две комнаты, вернулся и написал взамен сорванного новое объявление.
Фрау ощутила прилив веселого безрассудства; возможно, на нее подействовали так вовремя съеденные сосиски. И если в прошлый раз, когда она сорвала такое же объявление, она была сердита, даже зла, то теперь у нее было отличное настроение, ей просто захотелось похулиганить.
