— Так будет лучше. — Эдвард твердо стоял на своем.
Бабушка села на свое место, но Эдвард не уступал, и через несколько минут она позволила ему помочь ей встать и с болезненной гримасой на лице удалилась.
— Слава богу, — устало произнесла Кэролайн. — Это уже слишком.
— Тем не менее, — проворчал Доминик, — мы не можем избежать правды, которая заключается в том, что, как сказала Шарлотта, это может быть любой… даже тот, с кем мы разговариваем, тот, с кем мы всегда чувствовали себя в полной безопасности…
— Остановись, Доминик! — Сара выпрямилась в кресле. — Ты заставишь нас подозревать наших соседей, даже наших друзей. Будет невозможно вести обычный разговор с кем-либо без того, чтобы не думать: «А может, это он?»
— Наверное, это было бы даже хорошо, — задумчиво сказала Эмили, — пока его не поймают.
— Эмили! Как ты можешь говорить такие вещи даже в шутку? Сейчас плохое время для юмора любого сорта.
— Эмили не шутит, — вступился за нее Доминик. — Она в высшей степени практична, как всегда. И в некоторой степени права. Если бы Верити Лессинг была более подозрительной, она, вероятно, была бы сейчас жива.
Новая мысль пришла в голову Шарлотте:
— Ты так думаешь, Доминик? Ты считаешь, что никто не слышал криков о помощи… потому что тот, кто делал это, был знаком каждой жертве и они не боялись его до тех пор, пока не становилось слишком поздно?
Доминик побледнел. Очевидно, он не думал об этом. Его мысли следовали за его словами, но не наоборот. Его воображение сильно запаздывало.
Шарлотта была удивлена. Она думала, что он пришел к такому выводу раньше ее.
— Тогда все становится понятным, — с грустью сказала она.
— Такой же результат будет, если на тебя внезапно нападут сзади, — отметила Сара.
— Я думаю, этот разговор бесполезен, — перебил Эдвард. — Мы не можем защитить себя, обвиняя всех наших знакомых, это может быть очень несправедливо по отношению к ним. В результате мы будем напуганы больше, чем сейчас.
— Легко сказать. — Кэролайн рассматривала свой стакан с бренди. — Но будет очень трудно сделать. С сегодняшнего дня я буду думать о людях по-другому. Буду думать, как мало я действительно знаю о них, и они будут так же думать обо мне или, по крайней мере, о моей семье.
Сара вгляделась в нее, нахмурив брови:
— Ты имеешь в виду, что они могут подозревать папу?
— Почему нет? Или Доминика. Они не знают их так, как знаем мы.
Тут же новая мысль пришла Шарлотте в голову, и она со стыдом вспомнила тот ужасный час, как они с мамой допускали возможность папиного участия в этом деле. Она не смотрела на маму. Было бы гораздо лучше, если бы она могла забыть об этом.
— Чего я боюсь, — честно призналась она, — так это того, что однажды я могу встретить кого-то, и мои подозрения отразятся на моем лице… и на этот раз они будут оправданы. И когда он увидит мои подозрения, а я увижу по его лицу, что была права, мы посмотрим друг на друга, и он поймет, что я знаю. И он должен будет меня убить… быстро, до того, как я успею заговорить или закричать…
— Шарлотта! — Эдвард встал и стукнул кулаком по столу, затем постучал снова. — Перестань! Ты абсолютно глупо пугаешь всех. Это совершенно необязательно. Никто из вас не столкнется с этим человеком один на один.
— Мы не знаем, кто он, — не останавливалась Шарлотта. — Это может быть кто-то, кого мы считаем другом, который безопасен, будучи одним из нас! Это может быть викарий, мальчик от мясника или мистер Абернази…
— Не говори глупостей! Это будет кто-то, с кем мы едва знакомы или совсем незнакомы. Мы, пожалуй, не способны правильно определить характер по лицу, но уж настолько ошибаться относительно близких знакомых мы не можем.
— Не можем? — Шарлотта рассматривала белое пятно на стене. — Мне интересно, насколько характер человека лежит на поверхности, насколько хорошо мы знаем кого-либо. На самом деле мы мало знаем друг о друге, не говоря уже о просто знакомых.
Доминик все еще не отводил взгляд от нее, на его лице было написано удивление:
— Я полагал, мы знаем друг друга очень хорошо.
— Ты знаешь? — Она обернулась к нему, встретила взгляд его черных горящих глаз. На этот раз ее интересовала только суть разговора, ее сердце не выпрыгивало из груди. — Ты все еще так думаешь?
— Возможно, нет. — Он отвернулся и пошел к графину с бренди, чтобы налить себе. — Кто-нибудь хочет еще выпить?
Эдвард встал:
— Думаю, нам всем лучше всего пойти спать пораньше. После сна мы отдохнем и будем способны обсудить наши проблемы… с практической стороны. Я подумаю об этом и утром дам вам знать, что я решил. Как нам нужно вести себя до того, как убийца будет пойман.
На следующий день их ожидали обычные малоприятные обязанности, которые, тем не менее, необходимо было выполнять. Рано утром пришел констебль из полиции, официально проинформировал их об убийстве и спросил, имеют ли они какую-нибудь дополнительную информацию. Шарлотту интересовало, придет ли Питт, и она одновременно почувствовала облегчение и разочарование от того, что он не пришел.
Обед, состоявший из холодного мяса и овощей, прошел более или менее молчаливо, как деловое мероприятие. После обеда все четверо пошли к Лессингам, чтобы выразить соболезнования. Там они предложили свою помощь. Хотя, конечно, ничто не могло снять шок или облегчить боль родителей. Тем не менее, этот визит необходимо было нанести. Если бы вежливость не была соблюдена, это принесло бы дополнительную боль.
Они все носили одежду темных оттенков. Мама была в черном. Шарлотта посмотрелась в зеркало перед уходом и посчитала, что одета абсолютно безвкусно. Она была в темно-зеленом с черной оторочкой платье и в черной шляпке. Наряд этот не украшал ее, особенно под осенним солнцем.
Они шли пешком, было недалеко. В доме Лессингов все шторы на окнах были задернуты, на улице около дома ходил констебль. Он выглядел солидно и мрачно. Шарлотта вдруг подумала, что, возможно, он и привык к смерти, даже насильственной, но не к горю тех, кто любил умершего. Наверное, это тяжкая обязанность — наблюдать горе тех, кому не можешь помочь. Ей было любопытно, чувствовал ли Питт себя беспомощным, или он слишком занят, складывая вместе кусочки данных, — кто где был, кто кого любил, кто кого ненавидел, причины… Шарлотта вдруг поняла, насколько глубоко она терпеть бы не могла эту работу, насколько пугала бы ее ответственность. Все вокруг искали в нем спасителя от их страхов, он должен был найти этого бандита, доказать, что это не тот, кого они любят. Этого хотел от него каждый из них со своими родными и близкими, со своими тайными подозрениями и с ужасными, невысказанными страхами. Они ждали от него чуда? Он не мог изменить правду. Пожалуй, он даже не мог найти эту правду…
У двери их встретила очень нервная служанка с заплаканными глазами. Миссис Лессинг находилась в передней гостиной, затемненной в знак уважения к погибшей, газовые лампы на стенах тихо шипели. Она оделась в черное, ее лицо было совершенно бледным; волосы растрепаны, не ухожены, как будто она распустила их на ночь, а утром стянула назад гребнем и заколками.
