Вдруг музейное здание потряс душераздирающий звонок, а через несколько секунд — другой. Борис Викторович и Самоваров замерли и ещё крепче сжали друг друга. «Ася?» — промелькнуло у Самоварова в отказывающемся работать мозгу. Звонки говорили о том, что нарушена сигнализация, и истошный звон был для Самоварова избавлением, ведь через несколько минут… Николай последним усилием воли обнял за шею Оленькова, глядя на отражения лампочек в его выпученных, нечеловеческих глазах. «Я тебе сейчас шею сломаю, только пошевелись», — прошептал он в поросшее мелкими волосками ухо противника, но тот ничего не услышал, потому что голоса у Самоварова уже не было, не было и сил, только судорога в руке, только неизвестно откуда взявшаяся неодолимая мощь, существующая вне всяких желаний…
Глава 18
КАК НЕ СТАТЬ ЗВЕЗДОЙ
Неделю назад выпал снег. Остановилось время. Зимой время всегда останавливается. Сотня белых дней стоит неподвижно, не меняясь в цвете. Снег — словно берег, которого ждали. Сколько можно было повторять: «Скорее бы снег!» Теперь надо начинать ждать весну.
Повеселевший, но ещё слабый Самоваров, выйдя из больницы, вечерами лежал в своей квартирке под зелёным клетчатым пледом, на тугой подушке. Он с беспечностью прихворнувшего семиклассника вечерами почитывал детективы и готовился к принятию диетических блюд, которые приходила готовить Вера Герасимовна. Она знала «бедного Колю» едва ли не с пелёнок, дружила с его матерью, жила в соседнем подъезде и, стало быть, имела полнейшее право душить его своими заботами. Она искренне была уверена в том, что Коля «всем, всем ей обязан», ведь именно она притащила его в своё время в музей. Как же он мог не быть ей обязанным своим возвращением к жизни!
Сейчас Вера Герасимовна готовила на кухне очередной невыразимо безвкусный диетический супчик. По её мнению, только несъедобная водянистая пища соответствовала состоянию несчастного больного и могла возродить его силы. Время от времени Вера Герасимовна врывалась к Самоварову, чтобы сообщить что-нибудь важное и волнующее.
— Послушай, Коля, — всякий раз начинала она, возникая перед ним то с ножом, то с парой морковок, то с растрёпанным пакетом лаврового листа.
Самоваров страдальчески переводил взгляд с книги на Веру Герасимовну и вежливо слушал, думая о своём. Он мог бы варить супы и сам, даже гораздо более приличные, но отвертеться от забот энергичной дамы не сумел и махнул на ситуацию рукой. Скоро Самоваров собирался выйти на работу и надеялся, что тогда акты милосердия Веры Герасимовны автоматически пресекутся.
— Послушай, Коля, — в очередной раз проговорила Вера Герасимовна и потрясла половником, который мучительно напомнил Самоварову о близкой необходимости хлебать ритуальный суп. — Ольга Тобольцева сделала Сумятину заказ восстановить скульптуры Пундырева и даже хочет ввести их в экспозицию. Правда, где-то на лестничной клетке. Замечательно, правда?
— Угу, — равнодушно отозвался Самоваров. Он считал сотрудничавшего с музеем Сумятина бездарным скульптором. Вера Герасимовна знала это и ответила на невысказанные резкие слова:
— Но надо же учесть то, что от него ушла жена…
Самоваров вяло поморщился, и Вера Герасимовна снова отреагировала на то, что он, по её мнению, подумал:
— Нет! Ты, Коля, максималист, а так нельзя! Думаешь, Ольга хуже твоего в скульптуре разбирается? Но она поддержала человека, от которого ушла жена. Не прошла мимо его беды… не прошла в хорошем смысле, не улыбайся так гадко! Как ты можешь? Она ведь так переживала последние потрясения! Поверишь ли, похудела чуть ли не вдвое. Разумеется, и подурнела — и от переживаний, и оттого, что похудела. В её годы нельзя худеть. Конечно, если бы пластическая хирургия… А ей есть с чего худеть! Этот неприличный роман с Оленьковым при живом муже, докторе наук! Который сядет!
— Зато роман при мёртвом муже не может быть неприличным. Но за что Ольгин муж сядет? Тоже заразился желанием что-то урвать и унёс из музея пару тонн полевого шпата?
Вера Герасимовна пригрозила ему половником.
— Ах, Коля, не дурачься, ты прекрасно понял, кого я имею в виду. Сядет Оленьков. И Ольга переживает, потому что терпеть его не может… Нет, ты совсем меня запутал со своими насмешками! Короче, Ольга переживает. Это с Вердеревской всё как с гуся вода. Представь себе, она открыто принимает в своём кабинете того молодого человека с избыточным весом из департамента. Каждый день в четыре. И дверь даже не всегда закрывает…
Самоваров недовольно поскрипел диваном.
— Я же сто раз просил, Вера Герасимовна, не пересказывайте мне этих грязных сплетен. Как можно! — строгим голосом сказал он.
Вера Герасимовна обиделась.
— Я и сама не интересуюсь грязными сплетнями, речь идёт просто о странностях человеческой натуры. Ведь что Вердеревской в ту ночь пережить пришлось, а похудела Ольга! Которой и близко с музеем не было. Разве это не странно?
— Ничего удивительного, — пожал плечами Самоваров. — Куда Асе ещё худеть-то?
— Но всё-таки, как это она сумела поднять тревогу? Рисковала, куда-то карабкалась, на какую-то верхотуру… Я от неё никак не ожидала ничего подобного!
— Да и я тоже. Она говорит, что услышала взрыв (это когда Оленьков второго Ленина грохнул). Решила, что меня убивают. Или я убиваю. А она, несмотря на то что бесплотный ангел и не от мира сего, терпеть не может, когда убивают. Я знаю. Она поставила стул на табуретку, разбила стекло в большой двери — той, дубовой! — и пролезла в коридор. Я эту дырку в веночке из лилий в тот вечер тоже оглядел, но и подумать не смог, что туда можно протиснуться. Ангел бесплотный только и смог, да и то опираясь ножкой на огнетушитель и пожарные причиндалы. А потом, вместо того чтобы к телефону бежать, звонить куда надо, бросилась в зал стоянок первобытного человека и давай витрины бить. Впрочем, оно, может, и к лучшему. Зубила предков не пострадали. Зато шок был от этих звонков! Если б не они, если б я не знал, что продержаться надо не всю ночь, а только ещё несколько минут, я бы отрубился… А тут — удержался силой воли от обморока. Представляете, каково мне было?
— Конечно. Ты как Татьяна Ларина, — авторитетно поддакнула Вера Герасимовна, — когда Онегин на неё глянул…
— Очень похоже. Точь-в-точь, — подтвердил Самоваров, но звонок в дверь оборвал развитие онегинской темы.
Вера Герасимовна вспорхнула и кинулась вон из комнаты. В передней раздались её ненатуральный приветственный голос, ахи и громкое шарканье больших ботинок. Стас!
Действительно, Стас появился в дверях, причём Вера Герасимовна сдерживала его продвижение в глубь квартиры плечом и рукой с половником.
— Привет! — улыбнулся из-за половника Стас. — Я тебе принёс тут кое-что…
Он начал шарить по бездонным карманам своей куртки (не любил ни сумочек, ни папочек, руки должны быть свободны, а уж в карманах пусть теснятся все необходимые и случайные вещи). На сей раз недра Стасовой куртки исторгли баночку икры, четыре граната в заскорузлой румяной шкуре и небольшую палку краковской колбасы.
