Самоваров умел привыкать к мыслям. К самым главным мыслям о себе он привык давно. Ничего не будет меняться в его жизни. То, что было в середине ноября, — случайность. Выпал снег, и всё прошло. Ничего не происходит. Это продолжается прошлогодняя зима и все зимы, которые были раньше.
Отблеск белого-белого двора упал на потолок. Фонарь за окном не горит, значит, это светит луна. Ровный белый свет, который не даёт заснуть. Стас с Верой Герасимовной ушли, в квартире стало тихо и пусто. Поблёскивают на полках самовары. Гирлянда форм для печенья отбрасывает на стену густую тень. Спать надо, но не хочется, как не хочется читать и смотреть телевизор. У соседей за стеной телевизор работает, можно и так представить, что там идёт боевичок. Визг тормозов, женский визг, изредка крики по-английски, вяло и крайне немногословно переводимые на русский (а ещё говорят, что русские тексты втрое длиннее аналогичных английских!). Выстрелы. А вот и взрывчик пухнул. На экране сейчас явно полыхает пышный бутафорский огонь с дымом и сыпучими бенгальскими искрами.
Снова наши — «ихние наши» — победили. Вот скука!
Звонок раздался внезапный и оглушительный. Телефон у Самоварова старый — никакого чириканья и попискиванья, просто честный безыскусный грохот, от которого подскакиваешь, как ошпаренный. Самоваров, насколько мог, подскочил и услышал нежное:
— Привет!
Он хорошо запоминал телефонные голоса (и голоса вообще). Этот голос он узнал сразу — серебристо-слабый. Настя Порублева. Пока он собирался с силами произнести в ответ никогда не бытовавший между ними «привет», Настя (где-то в другой темноте, в другом расположении духа, красивая, беспечная, чужая) заговорила:
— Чего ты молчишь? Я что, тебя разбудила? Ну уж извини. Просто мне скучно и весело. У тебя так бывает?
Бывает, бывает! Только зря он обмер, это совсем не его, Самоварова, спросили. Он ещё минуту попереминался смущённо на месте и сказал противным голосом:
— Вы куда звоните?
— Это квартира Самойловых? — смущённо пролепетала Настя.
— Это квартира Самоварова, — тупо сообщил он.
— Ах!.. Николай Алексеевич!.. Здравствуйте! (увял, увял серебристый голосок!). Я в записную книжку смотрела и вот нечаянно не тот номер набрала… Извините, ради бога, извините!.. До свидания!.. Извините…
Она положила трубку, и в ухо Самоварова потекли унылые гудки. Он застыл один в своей темноте, в своих стенах, в своей жизни и уставился на гранёный коллекционный самовар, как на собственное, не радующее отражение в зеркале. Всё тихо. Ночевала тучка золотая. Не стоит огорчаться или вспоминать того, с бородой, уволокшего её от Давида. Ничего. Просто Настя не туда попала. Мало ли! Однажды и вовсе к нему дозвонилась какая-то дама, жаждавшая помощи частнопрактикующего сексолога, и, пока он делал вдох, чтоб произнести традиционное: «Это квартира», успел выслушать такую историю, от которой до сих пор краснел, вспоминая. Что ж, бывает, бывает.
Вернувшись в комнату, он снова улёгся скучать и попробовал заснуть, но встал и хорошенько задёрнул шторы. Убрал тоскливый и яркий лунный свет. До чего противный! Белый, холодный, никому не нужный свет. Нечего светить. Влюблённых тут нет.
