«припасть к Джабаль Шаммару» и встать под его, шейха Талала, защиту. Эмир Файсал, пишет Дж. Пелгрэв, «почувствовал несвоевременность ссоры и проглотил пилюлю».
Шейх Талал, рассказывает Дж. Пелгрэв, предпринял более 40 военных экспедиций, в том числе против Таймы и Хайбара; и «его оружие всегда имело успех». «Отвращение к жестокостям и надругательствам над побежденными», городами и племенами, только укрепляло его репутацию правителя мудрого и справедливого. И авторитет шейха Талала в племенах Аравии ширился и рос.
Главная цель шейха Талала, свидетельствуют хронисты, состояла в том, чтобы «обогатить свои земли и народ». И прежде всего путем содействия торговле, защитив купцов и дороги в Джабаль Шаммаре от «опасностей и насилий», от каких бы то ни было притеснений, разбоев и грабежей. Усилия шейха увенчались успехом: Хаиль стали называть «оазисом безопасной торговли». Здесь начали селиться торговцы из Басры и Йемена, открывать свои конторы купцы из Мекки и Медины. Одним из них шейх предоставлял привелегии и льготы в торговле, с другими заключал выгодные «казенные подряды». Хаиль превратился в центр коммерции и ремесел Верхней Аравии.
Все это, конечно же, вызывало раздражение у Са’удов. Масла в огонь подливали наветы шейха ‘Убайда, дяди эмира Талала, доносившего, то и дело, в Эр-Рияд о «распущенности Талала» — о ношении им шелковых одежд, запрещенных для истинных правоверных учением ваххабитов, и о многих других «прегрешениях». Чтобы успокоить эмира Файсала, шейх Талал посылал ему богатые подарки, женился на одной из его дочерей, запретил продажу табака на рынках и в городских лавках Хаиля.
Все спорные вопросы и раздоры между подконтрольными ему племенами, торговцами и соплеменниками решал лично, «по совести и по уму». Был человеком щедрым. О гостеприимстве шейха Талала говорили повсюду, во всех племенах, «от Акабы до Адена». Обедали и ужинали у него ежедневно не менее 50–60 человек (52).
Еще шейх Талал отличался редкой проницательностью, замечает Пелгрэв. В оборванце-мальчугане Замиле, повстречавшемся как-то ему у мечети, разглядел «признаки редких способностей». Стал опекать его. Мальчик вырос, получил хорошее образование и со временем возглавил казначейство эмира, и сделался первым министром двора (53).
Делясь впечатлениями о Хайле, столице Джабаль Шаммара, «месте разведения лучших лошадей чистой арабской породы», Дж. Пелгрэв, сообщает, что число горожан в Хайле в его время (1862) не превышало 20–22 тыс. человек. Одну десятую территории города, обнесенного стеной, высотой в семь метров, занимал дворцовый комплекс правителя Джабаль Шаммара с примыкавшими к нему парками. Сам дворец-замок Барзан располагался прямо напротив въездных ворот города. У одной из стен дворца, со стороны фасада, стояло громадное деревянное сооружение, «напоминавшее собой трон». В этом месте почти ежедневно проходили встречи правителя с горожанами (54).
Приемы иностранных гостей, дополняет рассказ Дж. Пелгрэва известный британский путешественник и исследователь Аравии Чарльз Монтегю Даути (1834–1926), владыка Хаиля проводил в так называемом кофейном зале дворца, «большом и богато убранном», с высокими стенами и «мраморными колоннами, подпиравшими деревянный резной потолок чудной работы» (55). Гостей привечали радушно. Размещали на ночлег в гостевом комплексе, стоявшем, что интересно, за стенами дворца. Ни один иноземец, кем бы он ни был, никогда не проживал во время посещения Хаиля внутри стен дворца.
Человека, занимавшего ту или иную должность при дворе правителя Джабаль Шаммара, отличал длинный жезл с серебряным набалдашником, а офицера из личной гвардии правителя — сабля с серебряной рукояткой.
Рядом с дворцом, где «размещалась артиллерия в количестве девяти орудий разного калибра», из которых «годных к использованию» было только три, находилась большая пятничная мечеть. Напротив нее — рынок.
Помимо Хаиля, побывал Чарльз Даути в Джидде, Тайме и Хайбаре. Посетил Эль-Хиджр, что в трехстах километрах от Медины, — центр древней караванной торговли ладаном, миррой и специями, являвшийся одно время форпостом Набатейского царства в Аравии (56).
Племенами, заложившими Хаиль, Дж. Пелгрэв называет бану таййи и ал-ваил. Согласно народной молве, повествует он, два племени эти «составляют цвет арабской предприимчивости и благородства». Сами арабы Аравии сказывали о членах этих племен, как об образце, достойном для подражения в жизни. Отмечали их смелость и отвагу на поле боя, приветливость и добродушие во времена «тишины и мира», а главное — честность и порядочность. Отзывались о них, как о людях «самых честных из всех жителей Неджда и всей Внутренней Аравии». Племя бану таййи, замечает Дж. Пелгрэв, славилось также, и во все времена, «щедростью и глубоким чувством долга» перед своим Отечеством — Джабаль Шаммаром. Члены этого племени крепко держали данное ими слово, что, заметим, и ныне в Аравии — в чести.
К сведению читателя, долина Мина, где исполняется перешедший в ислам обряд жертвоприношения, долгое время являлась тем местом во время хаджжа, где, как явствует из сводов «аравийской старины», можно было наблюдать за одним из древнейших обычаев аравийцев. Здесь во время сезона паломничества разводили костер и над огнем, прилюдно, объявляли имена тех людей, кто нарушал данное ими слово, клятву или договор. Для араба Аравии это было смерти подобно. Ибо никто с таким человеком, нарушившим слово, то есть совершившим «грязный» и «вероломный», по понятиям бедуинов Аравии, поступок, ни общаться, ни иметь каких-либо дел не хотел.
Нувайри (ум. 1332), автор знаменитой исторической энциклопедии, рассказывает об этом так. Когда кто-либо «поступал грязно» — нарушал клятву или данное им слово, — то арабы во время хаджжа зажигали огонь на Ашабе (гора в долине Мина), и объявляли о его «вероломном поступке», всем и вся.
Возвращаясь к разговору о хаильцах, опять-таки сошлемся на воспоминания Пелгрэва. Летом, повествует он, хаильцы спали на крышах домов, на разостланных коврах. Кроватей как таковых не имели. Дома жителей Хаиля, в сравнении с жилищами аравийцев в других городах Джабаль Шаммара, отличались тем, что ключи-задвижки от дверей в них были не деревянными, а железными. Поражали своей величиной и стоявшие во дворах у многих из них котлы для приготовления пищи — в любом из них можно было целиком уместить барана.
Славился Хаиль, со слов Дж. Пелгрэва, своими «башмачниками и кузнецами». Мастерские их располагались на городском рынке. У въезных ворот рынка, денно и ношно, дежурили сторожа. И вот что интересно, если в «торге с продавцами» на рынке хаильцы были «не податливы и скупы», то в отношении нищих и обездоленных на улицах и площадях города — «отзывчивы и щедры».
Любой торговец, хаживавший по делам в Хаиль, непременно старался обзавестись друзьями «из числа прислуги во дворце правителя». И все потому, что именно от них, и только от них, и можно было вовремя и точно, что важно, разузнать тогда обо всех слухах и новостях, касавшихся
