одеяло, ей удалось с большим достоинством подняться по лестнице, и как раз в тот момент, когда она проходила по площадке второго этажа, из спальни вышла Лиззи с целым ворохом вещей.
– Батюшки! – уже традиционно вскричала Лиззи и уронила щетку для волос и туфли.
Не обращая на нее внимания, Люси с тем же достоинством поднялась еще на один пролет и, войдя в комнату Веры, проследовала к огню, где и стояла молча, пока Лиззи, упрекая ее за то, что она в таком виде спускалась вниз, одевала ее и причесывала.
Она молчала. Она не двигалась. Она была за тысячу миль от Лиззи, погруженная в совершенно новые для нее, удивительные и болезненные мысли. Однако под конец, когда Лиззи осведомилась, что еще она может для нее сделать, Люси посмотрела на нее долгим взглядом, потом, наконец, осознала, кто это, и, положив руку ей на плечо, произнесла очень серьезно:
– Большое спасибо за все.
– Простите меня за окно, мэм, – пролепетала Лиззи, твердо уверенная, что это именно она стала причиной всех неприятностей. – Не знаю, что на меня нашло, если я о нем позабыла.
Люси слабо улыбнулась.
– Не беспокойтесь. Это не важно, – сказала она и подумала, что, если бы не окно, они с Эверардом… В таких мыслях нет никакого смысла. Если бы не окно, нашлось бы что-нибудь другое.
Лиззи вышла. Она была недавним приобретением, единственная из прислуги не знала покойную миссис Уимисс, однако сказала себе, что несомненно предпочитает эту. А Люси стояла все там же и, глядя в пол, вернулась к новым для себя удивительным и болезненным мыслям.
Эверард… Это возмутительно – то, что он сказал о сексуальных уловках, просто возмутительно. Она снова вспыхнула, казалось, горячая волна стыда затопила все ее тело. Она почувствовала, что никогда больше не сможет выносить его объятий. Он все испортил. Но так думать нельзя, такие мысли разрушают саму суть брака! Нет, она не должна позволять себе так думать, она должна гнать эти мысли, надо забыть его слова. На самом деле он не это имел в виду. Это все его темперамент. Ей не следовало спускаться. Но откуда она могла знать? Это все было внове для нее, новая сторона Эверарда. Наверное, думала она, глядя, как огонь отражается в блестящем, скользком дубовом полу, людям с темпераментом следует жениться на тех, у кого тоже имеется темперамент. Тогда они понимали бы друг друга, перебрасывались бы похожими репликами, словно шипящими, яростными шарами, понимали бы, сколько времени это может длиться, и спасались бы вспышками эмоций от смертельной обиды, смертельного одиночества тех, кому ярость чужда.
Одиночество.
Она подняла голову, огляделась.
Нет, она не одинока. Здесь все еще остается…
Она подошла к книжной полке и принялась вытаскивать книгу за книгой, жадно вчитываясь в имена и названия, лихорадочно переворачивая страницы в попытке узнать, понять. Вера…
XXI
Тем временем Уимисс пребывал в гостиной, поджидая, пока его жена освободит библиотеку и он сможет туда вернуться.
Там он и вышагивал, погрузившись в горестные мысли, ибо был весьма сердит. Гостиная представляла собой еще одну длинную мрачную комнату, которой в последнее время пользовались редко. Раньше, когда Уимиссы только поселились здесь, им наносили визиты и они устраивали увеселения, приглашались викарий, местный доктор, помещик, кто-то из деловых партнеров Уимисса с женами в придачу – заполнить пространство. Но со временем эти увеселения как-то иссякли. Им чего-то не хватало, чего-то, что могло бы их оживить. Он думал об этом, и шаги его эхом отдавались в помещении, из которого последний гость сбежал много лет назад. Это все из-за Веры. Она виновата, что к ним перестали приходить гости. Она была такой небрежной, такой незаинтересованной. Трудно ожидать, что люди станут к вам наведываться, если вы не оказываете им должного внимания. А гостиная сама по себе очень даже приятная. И рояль здесь имеется. Только на нем никто не играет. Хотя Вера столько болтала по поводу музыки, притворялась, будто все в ней понимает.
Рояль был целиком покрыт красным суконным чехлом, вокруг ножек чехол застегивался на пуговицы, отчего рояль делался похож на лыжника в красных гетрах. Над клавиатурой был сделан отдельный клапан, тоже весь на пуговицах. Чтобы поиграть, следовало сначала расстегнуть пуговицы – Уимисс никогда бы не позволил небрежного обращения с таким дорогим инструментом. Это был его свадебной подарок Вере – как он тогда любил эту женщину! – а чехол он заказывал отдельно, и велел Вере всегда держать чехол застегнутым, ну, если, конечно, она не играет.
Сколько же беспокойства было по этому поводу поначалу! Она вечно забывала застегивать пуговицы. Поиграет, а потом уходит на ленч, на чай, или просто в сад, и не только не закрывает чехол, а ведь тогда внутрь забирается сырость и пыль, но даже крышку не опускает! Потом, когда она поняла, что он ее проверяет, она стала чехол закрывать, но никогда не застегивала на все пуговицы, что он, конечно же, обнаружил. А чехол, между прочим, обошелся ему в 150 фунтов. У женщин совершенно отсутствует чувство собственности. Им нельзя поручать заботу ни о чем ценном. К тому же ценности им быстро приедаются. Вере тоже скоро рояль наскучил. Его подарок! Разве так поступает любящая жена? А когда он указывал ей на это, она просто отмалчивалась. Губы надувала. Как же он ненавидит, когда кто-то куксится! И вот она, которая раньше так верещала о своей любви к музыке, перестала играть, и годами к роялю никто не подходил. Но, по крайней мере, об инструменте хорошо заботятся.
Он по привычке остановился и осмотрел ножки в красных гольфах.
Все застегнуто.
Стоп! Нет! Одна петля не застегнута!
Он наклонился застегнуть, и обнаружил, что пуговицы-то и нет! Нет пуговицы. Только нитка болтается. Как такое могло случиться?
Он выпрямился, подошел к камину, позвонил. И стал ждать, глядя на карманные часы. Давным-давно он установил, сколько времени требуется слугам, чтобы добраться средним шагом от своих помещений до каждой из комнат, накинул еще минуту на разного рода задержки, и теперь точно знал, когда должна появиться горничная.
Она явилась, когда время почти истекло, и палец его уже снова тянулся к кнопке звонка.
– Посмотрите на ножку рояля, – приказал Уимисс.
Горничная, не знавшая, на какую именно следовало смотреть, посмотрела на все три.
– Что вы видите? – вопросил он.
Горничная не знала, что отвечать. Видела она ножки рояля, но нутром чувствовала, что так отвечать не следует.
– А чего вы не видите? –
