спросил Уимисс, теперь уже громче.
Этот вопрос был намного труднее, потому что она не видела много чего, например, своих родителей.
– Женщина, вы что, оглохли? – осведомился он.
Ответ на этот вопрос она знала и быстро произнесла:
– Нет, сэр.
– Посмотрите на ножку рояля, говорю! – сказал он и указал трубкой на нужную.
Это была одна из передних ног, так сказать, пострадавшая, и горничная, обрадовавшись, что ей дали подсказку, уставилась на нее с самым сосредоточенным видом.
– Так что вы видите? Или, точнее, что вы не видите?
Горничная изо всех сил таращилась на ножку, решив никак не реагировать на бессмысленный, как она считала, вопрос о том, что она не видит – мало ли чего она не видит? И сколько бы она ни смотрела, она не видела ничего, что могло бы вызвать подобный вопрос. Поэтому молчала.
– Вы что, не видите, что пуговица оторвалась?
Горничная, присмотревшись, увидела, наконец, в чем дело, о чем и сообщила.
– Разве это не ваша обязанность следить за этой комнатой?
Она согласилась, что да, ее.
– Пуговицы сами по себе не отрываются, – проинформировал ее Уимисс.
Горничная, посчитав, что это не похоже на вопрос, снова промолчала.
– Или отрываются? – он опять повысил голос.
– Нет, сэр, – ответила горничная, хотя могла бы привести ему множество примеров, когда пуговицы отрываются сами собой: и дотронуться не успеешь, а она уже у тебя в руке. Чашки тоже. Чашка вполне может развалиться, едва ее в руки возьмешь…
Однако она сказала только «Нет, сэр».
– Отрываются они только от носки, от того, что их застегивают или расстегивают, – назидательно произнес Уимисс, а затем, чтобы лишний раз подчеркнуть значимость того, что собрался произнести, воздел вверх указательный палец. – А теперь внимание. Этим роялем не пользовались годами. Слышите? Годами. Я это точно знаю. Следовательно, на законных основаниях чехол не могли расстегивать, его не мог расстегивать никто, кто был на это уполномочен. Следовательно…
Он вперил указательный палец в горничную и, после секундной паузы, строго спросил:
– Вы меня понимаете?
Горничная быстро собрала свои разбежавшиеся в разные стороны мысли и сказала:
– Да, сэр.
– Следовательно, некто, кто не был на это уполномочен, расстегивал чехол, и некто, кто не имел на это никакого права, играл на фортепиано. Вы поняли?
– Да, сэр, – сказала горничная.
– В это трудно поверить, – продолжал он, – однако вывод неизбежен: кто-то воспользовался моим отсутствием и играл на рояле. Кто-то в этом доме посмел…
– Настройщик приходил, – нерешительно произнесла горничная, не уверенная, что такое объяснение сгодится, поскольку сентенции Уимисса, особенно насчет законности и незаконности, очень ее смутили, однако она решила высказать предположение, чего бы это ей ни стоило. – Я так понимаю, что вы, сэр, приказали каждые три месяца вызывать настройщика. Вчера как раз был его день. Он играл час, наверное. И чехол снял, и крышку, снял и прислонил к стене.
Верно. Все верно. Настройщик. Уимисс забыл про настройщика. Настройщику было дано распоряжение приходить и настраивать. Что ж эта глупая женщина не напомнила об этом раньше? Но визит настройщика не оправдывает того, что горничная не пришила на место пуговицу, которую настройщик оторвал.
О чем он ей и сообщил.
– Да, сэр, – сказала она.
– Чтобы через пять минут пуговица была пришита, – скомандовал он, снова вынимая часы. – Чтобы ровно через пять минут пуговица была на месте. Я буду здесь и прослежу, чтобы мое указание было выполнено.
– Да, сэр, – сказала горничная.
Он подошел к окну и стал смотреть на разбушевавшуюся природу. Она же осталась стоять там, где стояла.
Ну и день рождения у него выдался! И это после того, с какой надеждой он его ждал! Очень похоже на то, как происходили дни рождения при Вере, только на этот раз еще обидней, потому что он ждал совсем другого. Он уже привык, что от Веры ждать особенно нечего, но Люси, его обожаемая Люси, как она могла так его жестоко разочаровать! Люси! Поверить невозможно! И заявилась к нему в одном одеяле, чтобы его соблазнить, вымолить прощение, хотя единственно верный и пристойный путь – искреннее и очевидное раскаяние. Да, даже Вера ничего такого никогда не вытворяла!
«Давай помиримся»! Помиримся! Да, она что-то там лепетала, какие-то извинения, но одеяло, одеяло! Извинения в голом виде не могут быть искренними. Одно с другим не сходится. Это не то сочетание, которое можно ждать от супруги. Почему она не спустилась и не извинилась в пристойной одежде? Господи, это ее маленькое плечико, которое высовывалось из одеяла… Как же ему хотелось схватить ее и поцеловать это плечико, но нельзя, нельзя, это означало бы, что он сдался, а она победила. Победила – хотя это она и только она все начала, выскочила из комнаты, не вернулась, когда он ее звал, унизила его перед это чертовой Лиззи…
Он сунул руки в карманы, резко отвернулся от окна.
Посреди комнаты стояла неподвижная горничная.
– Что? Вы еще здесь?! – воскликнул он. – Какого черта, я же приказал пришить пуговицу!
– Но вы сами запретили кому-либо из слуг покидать помещение, пока вы не позволите, сэр.
– Поспешите! – сказал он, глядя на часы. – Я дал вам пять минут, и три уже прошли.
Она исчезла, и там, в гостиной для слуг, пока лихорадочно искала наперсток и подходящую пуговицу, сообщила остальным слугам то, что они и так уже знали и все же не отказывали себе в удовольствии повторять: если б он не проводил большую часть недели в Лондоне, она бы здесь ни на минуту не осталась.
– Ну да, и еще жалованье, – напомнила кухарка.
Это правда, платили здесь хорошо, лучше, чем в других местах. Но больше всего привлекало здесь то, что с понедельника до раннего вечера пятницы здесь была полная свобода. Так что с пятничного чая и до утра понедельника можно было и потерпеть, зная, что всю остальную неделю они сами и весь дом будет в полном их распоряжении. И горничная поспешила в гостиную, влетев туда на тридцать секунд раньше назначенного.
Но Уимисса с его часами там не было. Он поднимался по лестнице на верхний этаж, говоря себе, что раз Люси захватила его библиотеку, он в ответ захватит ее гостиную. Это будет справедливо. Он знал, что она уже не в библиотеке. Знал, что она там не останется. Ему самому нужен был предлог, чтобы отправиться туда. Она должна попросить у него прощения как положено. Он, конечно, мог бы продержаться – о, он способен продержаться очень долго, в чем она скоро сама убедится, если попробует дуться на
