Она неотрывно смотрела в приветливо полыхавший огонь. Какая Лиззи добрая. И как успокаивает доброта. Это то, что она понимала, для нее это было нормально и естественно, рядом с добротой и она чувствовала себя нормально и естественно. Лиззи так энергично растирала ее, что кожа сейчас слегка саднила. Волосы стояли дыбом, потому что Лиззи и голову ей растерла своим фартуком, справедливо рассудив, что, когда требуется неотложная помощь, не до приличий. И, все более и более согреваясь, Люси начала испытывать облегчение, которое испытал бы любой, сбросив мокрую и холодную одежду, ее мысли постепенно успокаивались, она перестала задавать себе болезненные вопросы, разум ее утих, и заговорило сердце.
Она настолько привыкла к тому, что жизнь добра, что на время оказавшись в обществе кого-то доброго и сердечного, она мгновенно вернулась к своему обычному состоянию – состоянию любви и веры в добро. Лиззи еще и пяти минут не отсутствовала, как Люси перешла от полного недоумения и страдания к поискам оправдания для Эверарда; через десять минут она нашла целую кучу оправданий, а через пятнадцать уже винила во всем случившемся исключительно себя. Конечно же, она вела себя по-идиотски, выбежав из комнаты, а уж выскочить на улицу – это было чистое безумие. Конечно, неправильно, что он запер входную дверь, но он рассердился, а в таком состоянии многие делают то, о чем потом сожалеют. К людям, которые легко раздражаются и гневаются, надо относиться со всем пониманием и милосердием, а не впадать в отчаяние и не терять в них веру. Так пусть и плохое, но временное преходящее можно превратить в непреходящее несчастье. Она же не знала, что у него такой взрывной характер! Пока что она только выяснила, что он очень обидчивый. И если уж он наделен таким характером, то как он может с ним справиться? Это же врожденное, все равно как если бы он от рождения прихрамывал. Разве она тогда не относилась бы с пониманием и нежностью к его увечью? Разве ей пришло бы в голову обижаться на хромоту?
Чем теплее становилось Люси, с тем большим пылом она оправдывала Уимисса. Но где-то посреди этого процесса ее вдруг поразила мысль, что в этих оправданиях кроется снобизм и лицемерие. Все эти соображения о сочувствии к людям с взрывным темпераментом! Да кто она такая, с ее импульсивностью и нетерпением, с ее, как она теперь видела, разрушительными импульсами и нетерпением, – чтобы занять позицию, весьма смахивающую на жалость? Жалость! Самодовольное, противное слово; самодовольный, противный взгляд. Разве ей понравилось бы, если б он жалел ее из-за ее несовершенств и ошибок? Пусть уж лучше злится, но только не жалеет. Она и ее мужчина обойдутся без жалости друг к другу, у них есть любовь. Нельзя допускать, чтобы какие-то их действия или черты характера на самом деле вызывали жалость.
Пригревшись под Вериным покрывалом, Люси спросила себя: что же на самом деле может погасить это великое, славное пламя их любви, – лицо ее при этом было озарено пламенем камина. Все, что от нее требуется, – терпение, когда он… Она встряхнулась: ну вот, она опять думает о нем снисходительно, свысока. Значит, она вообще не будет думать. Будет принимать вещи такими, какие они есть, и любить, любить. И в этот миг картина того, как Эверард сидит в одиночестве со своей газетой и наверняка тоже думает о любви, и тоже наверняка несчастен, вызвала у нее один из тех импульсов, которым она только что поклялась не поддаваться. Она осознавала, что поддалась – но это был импульс не из тех, дурных, которые заставили ее выбежать на дождь: она спустится и снова попытается войти в ту дверь. Она согрелась, мыслила вполне разумно и больше ни минуты не могла выносить разлад с Эверардом. Какие же они глупые! Смешные! Поссорились совсем по-детски. Где же Лиззи с одеждой? Она больше не может ждать, она снова должна сидеть у Эверарда на коленях, чтобы он ее обнимал и смотрел на нее добрыми глазами. Она пойдет прямо так, в покрывале. Она укутана с головы до ног, только пятки голые торчат, но пятки тоже согрелись, и, в конце концов, какое значение имеют пятки?
Люси спустилась по лестнице почти неслышно, по крайней мере, Лиззи, мечущаяся по спальне в поисках необходимой одежды, ничего не слышала.
Она постучалась в дверь библиотеки.
Голос Уимисса произнес:
– Войдите.
Значит, он отпер дверь! Значит, он надеялся, что она придет!
Однако он не обернулся. Он сидел спиной к двери за письменным столом и что-то писал.
– Принесите сюда мои цветы, – по-прежнему не оборачиваясь, приказал он.
Значит, он звонил. И подумал, что это горничная. Получается, он отпер дверь вовсе не потому, что надеялся, что она придет.
И цветы – он захотел, чтобы ему принесли его цветы, все, что осталось от испорченного дня рождения!
Сердце Люси устремилось к нему. Она тихо затворила дверь, неслышно подошла и стала у него за спиной.
Он подумал, что это горничная закрыла дверь, и повторил распоряжение. А почувствовав, как на плечи ему опустилась чья-то рука, решил, что горничная совсем спятила, и, подскочив, воскликнул:
– Господи боже!
При виде Люси, стоявшей перед ним в одеяле, с голыми ногами и спутанными волосами, лицо его изменилось. Он молча смотрел на нее.
– Я пришла сказать… Я пришла сказать… – начала она.
И умолкла, потому что губы его сложились в прямую жесткую линию.
– Эверард, дорогой, – снова начала она, глядя на него снизу вверх, – давай помиримся, пожалуйста, давай помиримся. Прости, прости меня…
Он оглядел ее с ног до головы. Совершенно очевидно, что под покрывалом у нее ничего не было. Лицо его исказила странная ярость, он повернулся и тяжелыми шагами промаршировал к двери – эти шаги почему-то вызвали у Люси ассоциацию с Элгаром[18]. «Почему именно с Элгаром?» – мелькнула и исчезла мысль, пока она в недоумении смотрела на Уимисса. Ну конечно, «Торжественные и церемониальные марши»…
У двери он повернулся и сказал:
– Поскольку ты ворвалась в мою комнату, хотя я ясно дал понять, что мне не нужно твое общество, мне ничего не остается, как покинуть ее.
А затем прошипел сквозь зубы:
– Пойди оденься. Запомни: сексуальные уловки на меня не действуют.
И вышел вон.
Люси стояла, в растерянности глядя на дверь. Сексуальные уловки? Что он имел в виду? Неужели он подумал… Подумал, что она…
Она густо покраснела. Потом еще плотнее обернулась одеялом и тоже промаршировала к двери. Глаза у нее горели.
Невзирая на
