госпожи.
В этом у М. Эмери сказываются недостатки ее достоинств, но я тороплюсь добавить, что и недостатки ее обладают своими достоинствами.
М. Эмери осмеливается говорить о чуме. Благодаря этой смелости нравственные люди величают ею развратной. Как известно, люди нравственные кажутся таковыми лишь тогда, когда они выражают бурное негодование против тех, кто ими не является.
М. Эмери своему дару „говорить о чуме” обязана и кой чем другим. Она обязана ему самыми мощными своими страницами. Тут она чувствует себя совершенно свободно. Все достоинства ее на лицо, и М. Эмери, которая сумела не примкнуть ни к реалистам, ни к романтикам, ни к символистам, как случается обыкновенно с большинством писателей, сразу приобщается к символизму, романтизму и реализму. Она придает мягкость своему стилю. Ее язык изгибается для изображения тайны, символа, самой жизни, для создания поэмы в прозе. В этом проявляется ее пол. В литературе, как и в любви, женщина всегда остается пассивным созданием.
Мне хотелось бы процитировать целые страницы, на которых появляется силуэт госпожи Селлье („La Princesse des Ténèbres” „Принцесса Тьмы”) и разговор, завязывающийся между ею и Деланд перед свадьбой Маделены и доктора Селлье. Я отсылаю к ним читателя, который пожелал бы познакомиться с М. Эмери - наблюдательницей.
Самой прекрасной из всех книг М, Эмери, самой захватывающей и наиболее талантливо написанной является, во всяком случае по моему мнению „Башня Любви”. В ней встречаются места, полные мощного реализма и точности, нередко доходящей до самого жестокого натурализма. Поражает обилие образов, чаще всего с изумительным искусством вычеканенных по реальности, иногда отличающихся удачной оригинальностью и новизной.
„Маленький пароходик береговой обороны, несмотря на то что машина на нем все время работала полным ходом, так бросало во все стороны, что чуть не выворачивались внутренности. Волны гарцевали вдоль его бортов, а некоторые из них, особенно рассвирепевшияся, забирались выше, чтобы впустить свой язык и напустить слюней под нос”. („Башня Любви”).
„Среди рева и шума часы монотонно отшаркивали время своей метлой, а когда волна с треском ударялась о скалу, раздавался треск и с их стороны, так возится на кресле, покашливая глухая старуха. („Башня Любви”).
Идет несчастная беременная девушка. Она совершенно без сил. „Казалось кто-то ведет ее за ее живот, такой громадный, что по дороге он все время опережал ее“ (Повести и новеллы: „La Buveuse de Sang“).
„Небольшой парень, темный, крепкий на вид, сохранил грустный рот тех, кому слишком знаком вкус ворваны“.
Как М. Эмери описывает? Красивый пантеизм одушевляет ее видения. Но тотчас же само действие начинает оказывать на них влияние и обезображивает их, то для того, чтобы сделать из них сверх естественные символы, то чтобы спустить их до уровня взирающих на них персонажей.
Побитый градом орешник подобен „убогой разодранной занавеске”. Дорога похожа на „саван светлой пыли”; тополя имеют „строгий вид высоких бегущих монахов”; город спит „тяжелым сном старого паралитика, которого никто уже не приведет в движение”
Громадное дерево, бук, лежит сваленный поперек тропинки, это его за грехи всех братьев наказала своим избранием последняя летняя гроза; вытянувшись точно длинный труп, все еще хватаясь отчаянно двумя мощными ветками - руками, выставляет он на показ колоссальную рану, темную обуглившуюся, с краями, изрытыми серой, вскрывшую его ствол от вершины до подножья. До его внутренностей можно дотронуться, можно прикоснуться к открытым венам, из которых молния сразу выпила весь сок благородного растения. (Принцесса Тьмы).
... „На некотором расстоянии друг от друга поднимались три буксуса, некогда подстриженные в виде капуцинов, и последний из них в глубине, около высокой стены забора, имел зловещий вид человека, стоящего спиной, не двигаясь с места”. (Рассказы и новеллы: „Le Piege à Revenant”).
Любит ли М. Эмери ритм и поэзию в прозе? Вот смотрите. „Самая красивая... искрилась как обломок янтаря. Ее волосы снова спустились на лоб, открылись зубы за улыбкой ужаса, а устремленные глаза плакали светом, вся она была точно дикое лесное животное. Эти женщины считали звезды, чтобы сделать больше свои глаза... (ibid .„La Mort d’Antinoüs”).
... „Все мои страсти кислы и красны, как кровавый сок гранат... (ibid).
... „Что это за цветы, плавающие, как яичные скорлупки?.. Да, песок тоньше, бледнее, и своим гладким склоном уходит он под прозрачные светлые волны. Можно подумать, что это полотняная туника, затопленная медленно, складка за складкой... (ibid).
А эта прекрасная ритмическая фраза...
... „Величественно, повелительно, подвигается она (луна) вперед, представляясь взору круглой, как золотой колодец, впивая в себя все благоухания и все дыхания, она двигается немного косо, покачиваясь от безмерного спокойного опьянения, она поглощает вещи и существа, а их бесчисленные жизни, задыхаясь, хранят смертельное молчание, от которого кружится голова”, (ibid: „La Buveuse de Sang”).
Хотя M. Эмери довольно часто бывает не совсем ясной — особенно в „извращенных”, которые представляют из себя почти герметическую книгу9, — однако ей иногда удается сжать мысль во фразе краткой и ясной, как сентенция.
,,В основании наиболее изумительного самоотвержения может лежать дурное побуждение, — говорит Ройтлер. Добродетель это есть ничто иное, как искусство скрывать свою душу. Еще лучше определяет ее одно слово: добродетель это молчание. Высшая добродетель это — смерть („Извращенные”).
Определение католика во время исповеди: „Запас тьмы, запертый в шкафу”. (Повести и новеллы: „Parade Impie”).
Это нас уже прямо ведет к главе под заглавием: „Ирония у М. Эмери”, но я не напишу такой главы. Я хочу самому лектору представить удовольствие следовать через сочинения М. Эмери за этой иронией, почти всегда гибкой и текучей, иногда грубой и яркой, которая никогда не знает отдыха, которая проглядывает в самых драматических положениях, примешивается к нежности, ненависти и любви, то сглаживая лиризм, то усиливая проклятия.
Если уж быть откровенным, то я даже готов признаться, что, по моему мнению, эта постоянная ирония вместе с некоторой символической неясностью являются двумя вероятными причинами, благодаря которым произведения М. Эмери не привлекли к себе широкой публики, а сама М. Эмери — вне писательской среды — не занимает в литературной иерархии того места, которое она без всякого сомнения заслуживает. Ее романы огораживают единственно благодаря тому, что они написаны с совершенно исключительным темпераментом, который мог бы стать темпераментом гениальным в истинном смысле этого слова, обладай он достаточной волей, чтобы дисциплинировать себя.
***
Интересно бы знать, как закончится эволюция М. Эмери. Просверкав в молодости всеми огнями, не решится ли М. Эмери присоединиться к положительному, или отрицательному, и не станет ли она ограничивать общественными перегородками
