и льстите. Ошибка Листера состояла в том, что он, заподозрив «некое высокопоставленное лицо», не побоялся сказать об этом. И Листера затравили. Я думал, что иду по ложному пути. Потому сюда и пришел. Я стал начальником, но не от рождения. В отличие от тебя. И ни на ком из их дочерей не женился. — Изумление в глазах Мэттьюза сменилось бешенством, но остановить Стрейнджа было уже невозможно.
— Благодаря моим способностям меня приняли в привилегированную школу. Я сам пробился в жизни. Снимал комнатушки. И тридцать лет мирился с классовым недоверием к простым людям. Считается, что у них примитивное мышление.
— А ты сам никому не доверяешь.
— Нет, просто сержусь на всех. Недоверие, о котором я говорю, имеет глубокие социальные корни. К тому же замешено на классовом страхе.
— Стрейндж, куда, черт возьми, ты клонишь?
— Не перебивай. Хейтер — старый служака, чем-то похожий на тебя. Он жалеет о катастрофическом падении национального престижа. Необходимо время, чтобы сознание нашего падения проникло под толстые военные черепа. — С удовлетворением отметив тревогу на лице Мэттьюза, Стрейндж продолжал: — Но если в конце концов они это осознают, им будет не по себе. Чтобы сохранить остатки былого могущества, соображают они, даже если распад идет полным ходом давно, нужно рассчитывать каждый шаг. Барнаби, я говорю об утрате идеалов среди людей, которые правят страной. Хейтер и ему подобные в министерстве творят, что хотят, пока еще в их власти поддерживать то, что осталось от общества, давшего им так называемую свободу. Они так же неразборчивы в средствах, защищая эти руины, как и, по их мнению, люди, которые грозятся разрушить их до конца. Фактически Хейтера волнует одно: управление, его маленькая империя, может сыграть решающую роль в последнем сражении. Меня потому-то и выпихнули, что я угрожаю испортить ему крестовый поход. Хейтер прекрасно понимал: получи я хоть малейшее представление о содержании докладной Листера, расследование не кончилось бы без выяснения личности «высокопоставленного лица». Странно, до тех пор, пока я не вляпался в эту гнилую кучу, я не видел реальной причины своей опалы. Да, признаюсь, мне горько, я жажду мести и не скрываю этого. Думаю, что имею на это право, знаю, что докажу в конце концов свою правоту.
— Хочешь знать мое мнение? — ледяным голосом спросил Мэттьюз. — Ты пьян.
Стрейндж грохнул кружкой по столу.
— С этого, что ли?
Мэттьюз вскочил на ноги.
— Уходи! Ты спятил! Ты болен! Убирайся!
Стрейндж с достоинством встал со стула. Никогда в жизни не чувствовал он себя более серьезным. Волоча ногу, он брел по коридору. Позади молча следовал Мэттьюз. С замком Стрейндж справился сам. Падал снег, небо было ясное, мерцали зимние звезды. Мэттьюз захлопнул дверь. Стрейндж взглянул в глубокую синюю пустоту и громко расхохотался.
18
Верзила Селзер неуклюже пригласил Стрейнджа в гостиную просторной квартиры, расположенной на первом этаже, и, не произнеся ни слова, рухнул на пол и тут же захрапел. Всюду царил хаос. На полу валялись бутылки, тарелки, кружки. На окне кисла в картонном стаканчике сметана, на телевизоре валялись остатки засохшей пиццы. Единственный свет в полумраке зимнего дня исходил от электрического камина с раскаленной решеткой.
Воспользовавшись случаем, Стрейндж осмотрел квартиру. Она состояла из донельзя замусоренной кухни и большой спальни с неубранной постелью. Сад, раскинувшийся за высокими окнами, имел унылый вид. Летом, подумал Стрейндж, когда вырастут цветы, он сделается зеленым, безликим местом для отдыха и чтения воскресных газет. Зимой же он поражал своей покинутостью и безлюдьем. На вязе у стены ломился сук. Стрейнджу стало неприятно, что никто не удосужился спилить его и убрать.
Чувствуя себя взломщиком, он вернулся в гостиную. Одетый в спортивную куртку и джинсы, Селзер храпел, раскинувшись на полу, положив руку на телефон. Пока Селзер спал, можно было представить, чем он занимается. Пачки листков в картонных папках, написанных начальниками тюрем, левыми профсоюзными деятелями, проштрафившимися чиновниками, звездами кино неопределенного пола, взяточниками-парламентариями, словом, персонажами многих его знаменитых интервью. Некоторые листки были неосторожно подписаны. Куча фотографий в рамках, сваленных в углу за телевизором, изображала различные торжества, благотворительные праздники и театральные премьеры.
Приготовив себе чай на кухне, Стрейндж нашел сухое молоко и расположился на кушетке с двумя альбомами вырезок, взятых с полки в шкафу. Прослеживая карьеру Селзера, он дошел до момента, когда тот то и дело летал через Атлантику ради еженедельных интервью в Лондоне и Нью-Йорке. Тут Селзер пришел в себя.
— Привет, — произнес он, почти не шевелясь.
— Здравствуйте, — Стрейндж неловко поднялся, обращаясь к впавшему в прострацию Селзеру, — меня зовут Фрэнк Стрейндж, я друг…
— Ладно, — прервал Селзер, голос его звучал с профессиональной уверенностью, но внешний облик разительно не вязался с образом развязного преуспевающего журналиста. Тугие каштановые кудри развились и поблескивали седыми прядями. Лицо небритое, глаза явно утомлены. С вялой апатией он привалился к стене. Стоило ему заговорить, как рот, привыкший в иные лучшие времена выражать иронию, сарказм, насмешку или презрение, сложился в безжизненную и мрачную гримасу. На верхней губе, в углу, запеклась болячка.
— Ладно, — повторил он. — Ты не тот, кто недавно сюда припирался. А где тот?
— Я пришел, — пошутил Стрейндж, — сам по себе.
— Не видел, часом, убежавшую красоточку? Блондинку?
— Не видел. Квартира была пуста, точно знаю.
— Значит, смылась пораньше. — Пошарив в прорезном кармане куртки, Селзер вытащил папиросную бумагу и пачку табаку. — Куришь?
— Спасибо, нет.
— И не пьешь, судя по виду, — вертя табак в пальцах, Селзер с трудом приходил в себя. — Ты не с Би-би-си, верно? Если оттуда — убирайся сразу. Этим дерьмовым заведением я сыт по горло. — Селзер произносил слова с английской жеманной медлительностью, словно сознавал, что исполняет роль, но не уверен, к месту ли она.
— У меня был друг по имени Ричард Листер, — начал Стрейндж, — полагаю, он был у вас несколько месяцев назад.
Селзер насыпал в табак марихуану. Наконец он отвлекся от своего занятия и произнес:
— Правильно полагаете, мистер…
— Стрейндж, Фрэнк Стрейндж.
— Звучит знакомо.
— Наверное, он говорил вам обо мне. Мы вместе…
— Он кто?
— Ричард Листер. Тот, кто у вас был, мой приятель.
— Но не мой. — Селзер лизнул папиросную бумагу и свернул неуклюжую самокрутку. — Может, и был, — добавил он, прислушиваясь к отзвуку своего голоса. Селзер сделал затяжку и механически сунул закрутку Стрейнджу.
— Благодарю, не надо, — холодно уклонился гость.
— Да-а, — выдохнул Селзер. — Листер… Ну и жуткий тип.
— Почему? — приступил Стрейндж к обычной манере допроса.
— Он знал очень много, всю подноготную.
— О вас? —
