— Как есть давай, — шиплю, чувствуя, как ноет челюсть от того, насколько сильно сдавил.
Нельзя Маниза за шею схватить и башкой о стену заебашить. Но мысленно уже чувствую под своими пальцами каждый его позвонок.
— Все дорогой, — он отключает вызов и снова расплывается в широкой улыбке. — Несут тебе твою ненаглядную.
— Она мне не… — снова сжимаю кулаки за спиной, понимая, что еще пара слов, — и хрен Маниза что спасет. Куда только подевалось мое извечное спокойствие? Бля, — с каких это пор я психом стал? От Тигра заразился, что ли? Да и тот, кажется, адекватней, чем я теперь!
— Нетронутая, — кивает Маниз, снова прикрывая веки. — Что ж с тобой в дороге за пять минут приключится успело, что ты передумал? Неужели так приперло?
А я медленно выдыхаю, даже не слушая его ерничания.
Снова возвращается спокойствие, — даже понять не могу, что это на меня вдруг такое нашло? Даже глаза тру, — устал, видимо. Смена обстановки, проблемы навалившиеся недетские, — ну, наверное, и качнуло слегка. Не качало никогда раньше, правда, — хрен знает, старею, наверное. Может, — и правда, нервы железными до какой-то только поры оставаться могут, а дальше — не те уже канаты?
Окончательно успокаиваюсь, когда девчонку выносят, — как и была, перевязанную, будто гусеница, блядь, в коконе.
Опять окидываю быстрым взглядом, — и снова ни хера не понимаю. Ну, — за чем там было возвращаться? Никакая, вообще — убогая. Даже если теперь отмыть и в порядок привести, — я ж ее такой вот и запомню.
— Одну минуту, — Маниз, заиграв лезвием непонятно откуда взявшегося ножа, подошел к Фиалке. — Ленточки у подарка обрежу, а то бревно у тебя в постели будет. Весь день связанная валялась, — затекло все.
— Сам обрежу, — резко бросаю, выхватывая свое сплошное разочарование вместо ублажения из чужих рук. Блядь, — аж передергивает всего от того, что кто-то к ней прикасается.
Усаживаю на переднее сидение и захлопываю дверцу. Дергается от стука, но молчит, только закусывает губу.
Снова пожимаю Манизу руку, прожигая его глазами в ответ на насмешливо-снисходительный взгляд.
Ох, будешь ты мне должна за все это. Фиалка! Даже не знаю, как отработаешь!
Глава 48
Останавливаюсь, отъехав на приличное от «Звезды» расстояние.
Наклоняюсь над девчонкой, — а она, блядь, еще и отшатываться. Связанная, умудряется. Дергаю вверх подбородок, и усмехаюсь, — нет больше пустоты в глазах, опять горят. Ужасом, паникой, — но, блядь, горят, — не то что тогда, пустые, отрешенные, как у слепой, — будто душу из нее выняли.
— Чего дергаешься? — рычу сквозь сжатые зубы. — Я хуже, чем они все, вместе взятые?
Качает головой, а я с какой-то ненормальной жадностью осматриваю ее лицо, губы.
Зубы сжимаются еще сильнее, когда рассматриваю синяк на скуле, — блядь, врезать бы за это Манизу, — могли бы и обработать, лед хотя бы приложить. Но в остальном все, кажется, в порядке, — больше ни ушибов, ни ссадин нет.
— Молодец, девочка, — сам не замечаю, как начинаю водить по ее лицу пальцами, и к себе ближе подымаю, в волосы лицом зарываюсь, — все тот же сумасшедший запах, пить который бесконечно хочется, с жадностью, глотая его, зачерпывая. Теперь, без всяких мазей и втираний, он слышен так отчетливо, что только и вдыхать. Глаза даже прикрываю, наслаждаясь, — и член болезненно дергается. И где-то в груди снова разливается огонь, — только теперь спокойный, тихий, даже где-то радостный. — Научилась молчать, — выдыхаю в ее волосы.
Нехотя отстраняюсь, развезая толстые веревки, — ну, на хера девчонку так спеленали? Можно подумать, из «Звезды» бы она с ее охраной убежала бы…
— Тсссс, — прижимаю к себе, — снова дергается, — и начинаю массировать тело.
Красные полоски на нежной коже, — и снова ярость внутри пламенем разгорается. Какого, блядь, хрена, ну? Нежная же девочка, и кожа у нее — такая нежная, такая бархатная… На хрена было портить?
— Пройдет. Колоть еще будет, и не сразу пройдет, — но и ненадолго.
Кивает, закрыв глаза, — и я, как завороженный, смотрю, как с ресниц сползает прозрачная слезинка.
— Ну… Малыш… — снова прижимаю к себе, гладя по волосам. — Успокойся.
Вздрагивает, — и снова глаза эти безумные, с паникой на меня поднимает.
— Чего боишься, — не сдерживаюсь уже, луплю кулаком по рулю. — Думаешь, я тебя — что? Избивать сейчас начну? И в лесочке где-то по дороге прикапаю?
Бляяяя…. Судя по глазам, — да, именно так и думает. И говорить ей ничего не надо, — все в них написано.
— Ради этого, думаешь, за тобой вернулся? — снова зарываюсь в волосы, гладя ее по щекам, по шее, по плечам. Вздрагивает, — ну да, именно так и решила.
— У меня не такое больное самомнение, девочка. Чтобы из-за такого убивать, — самому даже смешно становится, — это откуда у Фиалки моей такие мысли? — Я тебя разве хоть раз ударил в своем доме? М? Или с тобой плохо обращались? Тебя кто-то обижал? Унижал? Больно тебе делал?
Отчаянно машет головой, — а я сжимаю ее плечи еще крепче.
— Так с чего ты решила, что так будет? Зачем сбежала?
Молчит — и тихо всхлипывает.
— Я не бью ни женщин, ни девчонок, ни даже шлюх, Фиалка, — сжимаю прядь ее волос в кулаке. — Запомни это и перестать уже дрожать.
Нехотя отстраняюсь, устраивая ее на сидении поудобнее.
— Поспи по дороге. Натерпелась ты сегодня.
Кивает, но только обхватывает колени руками и сжимается в комок.
Блядь, — как же они напугали мне девочку, идиоты! Какого хера сразу позвонить было нельзя? Сколько она там? Весь день у них просидела?
Глаза прикрыла, — но чувствую, не спит.
Напряжение, страх, — все такое острое, что буквально физически, всем естеством ощущаю.
Пытаюсь успокоить, чуть касаясь плеча, поглаживая по нему, — но делаю только хуже, — вздрагивает и еще сильнее сжимается. Блядь, — нежная же она! Такая нежная, — везде! Что внутри, что снаружи! Нельзя было так с ней!
— Тсссссс, — пролетев расстояние, наверно, за минуты, подхватываю ее на руки и выношу из машины. Теперь всем телом ощущаю ее мелкую, идущую изнутри дрожь.
Несу, поглаживая по волосам, поражаясь, какая же она все-таки крохотная, — вот будто котенок, сжавшийся в комочек. Со злостью толкаю ногой двери, — одну, вторую, — и осторожно опускаю на матрас.
— Перестань, расслабься, — осторожно пытаюсь развести в стороны ее сжатые на груди руки, — будто примерзли, окоченели. — Расслабся, я должен посмотреть.
С трудом отпускает, позволяя им повиснуть.
Рывком раздираю уже и так превратившееся в ошметки платье.
