Пакет представлял собой обычный конверт большого размера, уже сильно поистрепанный от времени и хранивший тайну за огромной красной печатью. Конверт был вручен ему отцом и сопровождался следующей припиской:
Моему сыну Джимми. Конверт не должен быть вскрыт вплоть до исполнения ему тридцати лет, однако в случае его смерти должен быть распечатан немедленно.
Бывало, что Джимми много размышлял о тайне конверта. А в другие времена он просто забывал о его существовании. В Сиротском доме он страшно боялся, что конверт распечатают и отберут у него, и поэтому постоянно носил его за подкладкой пиджачка. Впоследствии конверт был по совету Джона Пендлтона заперт в сейф.
— Мы не знаем, насколько он может быть ценен, — с улыбкой говорил Джон Пендлтон. — Но твоему отцу важно было тебе его передать, так что конверт ни в коем случае не должен быть потерян.
— Конечно, нельзя, чтобы он потерялся, — с рассудительной улыбкой отвечал Джимми, — но я почти уверен, что ценного там ничего нет. У бедного папы, насколько я могу припомнить, не было ни одной сколько-нибудь дорогой вещи.
И вот об этом пакете Джимми однажды едва не проговорился миссис Кэрью. Однако Джон Пендлтон помешал ему сделать признание.
«Ну и хорошо, что я ей не сказал, — думал Джимми, возвращаясь домой. — Я посеял бы в ней подозрения, что мой отец мог совершить в жизни что-нибудь предосудительное. А я не хочу, чтобы она с недоверием относилась к его памяти».
25. ИГРА И ПОЛЛИАННА
В середине сентября Кэрью и Сейди Дин стали собираться в дорогу. Поллианна знала, что может уже никогда в жизни не встретиться с ними, и все же, когда поезд отошел от вокзала в Белдингсвиле, она с облегчением вздохнула. Поллианна не хотела, чтобы кто-то угадал ее чувства, но у Бога она просила прощения.
«Я очень люблю их, всех троих, — думала она, глядя, как поезд исчезает за поворотом, — но я столько дней жила одной только жалостью к бедняге Джейми, что устала. А теперь я опять буду проводить много времени с Джимми, и у меня начнутся безмятежные, радостные дни».
Но никакие безмятежные дни в обществе Джимми не ждали Поллианну. Действительно, с отъездом Кэрью стало спокойнее, но когда уехали они, то сразу куда-то подевался и Джимми. Не то чтобы он вовсе перестал приходить, но это уже не был тот прежний Джимми. Он то становился молчаливым и мрачным, то не в меру возбужденным и болтливым, и говорил он все больше загадками, как будто нарочно стараясь досадить Поллианне. Потом он надолго уехал в Бостон, так что они уже совсем не могли видеться.
Поллианна даже не предполагала, что ей будет так его не хватать. Все-таки ей легче было, когда он находился поблизости, чем теперь, когда он словно бы канул в пустоту. Пусть он присутствовал теперь в ее жизни мрачными шутками или томительным молчанием, но это было все-таки лучше, чем ничего. И она стала ловить себя на том, что ей стыдно смотреть людям в глаза.
«Послушай, Поллианна Уиттиер, — останавливала она себя, — в городе могут подумать, что ты влюблена в Джимми Бина Пендлтона. Надо найти другие предметы для размышлений».
Она решила быть на людях веселой и открытой. А для этого ей надо было перестать думать о Джимми Пендлтоне. И тут ей невольно помогла тетя Полли.
С отъездом Кэрью отпал важный для них источник дохода, и тетя Полли опять стала жаловаться вслух, как плохи их дела.
— Не знаю, Поллианна, что с нами будет. Конечно, кое-что мы пока имеем благодаря Кэрью, сколько-то поступило на счет, но этого так мало. Надо что-то еще такое придумать.
Выслушав все эти жалобы, Поллианна ушла к себе и стала пролистывать новые журналы. Взгляд ее упал на рекламное объявление. Всех желающих приглашали принять участие в конкурсе на лучший рассказ. Заметка гласила, что любой может стать участником, призером и победителем конкурса:
Мы обращаемся ко всем нашим читателям. Если даже вы никогда в жизни не писали рассказов, это еще не говорит о том, что вы не владеете пером. Испытайте себя. Разве вам не хочется стать обладателем трех тысяч долларов? Двух тысяч? Одной тысячи? Пятисот или хотя бы ста? Так почему бы вам не попробовать!
«Это же как раз то, что мне надо! — захлопала в ладоши Поллианна. — Как здорово, что я на это наткнулась! И главное, они убеждают, что это каждому по плечу. А мне кажется, что я бы точно могла. Надо пойти сказать тете, чтобы она не так расстраивалась».
Однако потом она передумала.
«Сначала надо взяться за дело, а уж потом говорить. Лучше я преподнесу тете Полли сюрприз. Если я получу первую премию…»
Она засыпала счастливая в раздумьях о том, как она распорядится тремя тысячами долларов.
На другой день Поллианна с утра засела писать рассказ. Она напустила на себя очень важный вид, запаслась бумагой, несколькими карандашами и расположилась за харрингтонов-ским старинным письменным столом, стоявшим в гостиной. Она искусала три карандаша и нанесла на чистый белый лист всего три слова. Потом она тяжело вздохнула, выкинула в корзину испорченные карандаши и достала новый — зеленый, тонкий, с красивым тиснением. Держа перед собой чудо-карандаш, она обращалась к нему с вдохновенной речью: «О, мой милый, скажи мне, где эти писатели берут заглавия для своих шедевров? Или, может быть, сначала надо написать шедевр, а потом уже его озаглавить? Я так и поступлю. На старт!» И она перечеркнула три слова на белом листе.
Но старт оказался скорее фальстартом. Она исписала несколько страниц, но затем почти все написанное было зачеркнуто, и от всего рассказа остались «в живых» всего несколько строчек.
В разгар ее занятий в гостиную зашла тетя Полли.
— Поллианна, чем ты тут занята? — спросила она.
Поллианна усмехнулась и виновато покраснела.
— Да ничего особенного. Может быть, что-то тут и есть особенное, но пока это секрет. Со временем я тебе все объясню.
— Если ты думаешь что-нибудь выудить из этих закладных, которые оставлял мистер Харт, то ты напрасно стараешься. Я уже дважды их пересматривала.
— Нет, это не закладные. Из этого выйдет пачка таких бумаг, лучше которых ничего не может быть! — торожественно провозгласила Поллианна и возвратилась к своему делу. Перед ее мысленным взором вновь маячили премиальные тысячи.
Она еще долго писала, зачеркивала, кусала карандаш и наконец решила покинуть эту большую комнату.
— Этот письменный стол меня не вдохновляет, — сказала она шепотом, обращаясь к самой себе. — Я пойду в свою спаленку и буду работать на подоконнике.
Но подоконник тоже не помог. Исчерканные листы летели на пол. Через полчаса она поняла, что уже подошел час обеда.
«Пожалуй, мне больше нравится обедать, чем делать это. Но все же это лучше, чем самый вкусный обед. Вот, оказывается, какая адская работа! А я-то думала, что там! Всего-навсего написать один рассказ!»
