Впрочем, приблизиться к усадьбе незамеченным издалека было невозможно. Местность вокруг нее была абсолютно голой и в течение всего года хорошо продувалась страшными порывами ветров. Каждый пришелец, откуда бы он ни появился, становился заметен как минимум за четверть льё.
В то время как Франсуа, опиравшийся на братьев, остановился на некотором расстоянии от усадьбы, Боб с карабином за спиной приблизился к закрытой двери, подобрал камень и принялся дубасить по филенке.
Собаки залились таким лаем, словно с них сдирали живьем шкуру, и принялись злобно кусать частокол палисада.
– Перестаньте!.. Глупые звери… Умолкните! Пришел друг.
– Если вы друг, – раздался голос за ставнем, – скажите ваше имя.
– Роберт Кеннеди, ковбой, приятель Джо Салливана… это вы, Олд Вумен[85]?
– Гляди-ка! Это вы, Боб?.. А нам сказали, что вас повесили… Будем очень рады принять вас.
– Если это не Старушка, – заметил Боб, – значит, это моя маленькая подружка Кейт?
– Да, Боб! Это я… Олд Вумен завтракает. Вы один?
– Со мной трое друзей… Отличные ребята из Канады… трое братьев… Один из них ранен.
– Что же вы раньше не сказали?.. Раненый… Я сейчас же открою.
– А скажи-ка, Кейт, – добавил Боб, пока девушка возилась с запорами, – отец твой дома?
– Он в экспедиции, и мы очень беспокоимся из-за приближающейся снежной бури.
– И верно… А я о ней и не подумал… Желтое солнце… злое, северный ветер…
Тяжелая дверь, толстая и массивная, словно тюремная, заскрежетала в этот момент на петлях, и свежее лицо молодой девушки показалось в черном проеме. Ей было пятнадцать лет, но выглядела она на все восемнадцать; она была среднего роста, хорошо сложена; брюнетка с красивыми глазами бледно-голубого цвета «перванш»[86] и розовыми щеками. Она казалась очень красивой, доброй, но вместе с тем решительной. Девушка взяла Боба за руку, а тот грубо, по-американски, тряхнул ею.
Канадцы медленно сняли шляпы, как предписывалось строгой, почтительной учтивостью среди мужчин их народа.
– Тысячу извинений, что заставила вас ждать, господа, – сказала девушка игривым тоном, в котором слышалось расплывчатое, хотя и изысканное сочувствие, – но мы вынуждены остерегаться здесь, в изоляции.
– Мисс Кейт, – прервал ее Боб, большой формалист, – имею честь представить вам господ Жана, Жака и Франсуа де Вареннов, канадских дворян… Мои дорогие друзья, эту прекрасную персону зовут мадемуазель Кейт Салливан. Она – дочь хозяина Одинокого дома.
– Извольте войти, господа! Нехорошо стоять снаружи. К тому же начинает снежить… А пока мы с Олд Вумен приготовим постели.
– Мадемуазель, мы всем сердцем принимаем ваш радушный прием. Благодарю вас, – сказал Жан.
Тяжелая дверь, толстая и массивная, словно тюремная, заскрежетала
Кейт грациозно и стремительно провела гостей в обширную комнату, наскоро обставленную грубыми табуретками из сырого дерева, шкафом с полками, заставленными бутылками, и великолепными шкурами, устилавшими как попало сосновый пол.
В дальнем конце комнаты краснел огромный камин, в котором шипели и потрескивали целые стволы; ветер завывал в дымоходе и устремлялся порой вниз смолистыми вихрями.
Перед раскаленным очагом сидела в кресле-качалке крупная женщина со спутанными в пряди седыми волосами, выцветшей кожей и блуждающими глазами наркоманки или алкоголички. Женщина курила короткую почерневшую глиняную трубку и плевалась, с характерной для американцев меткостью, в горшок, прилаженный к крюку, на который вешали котел.
– День добрый, Олд Вумен! – сказал непринужденно Боб, протягивая руку.
– Добрый, шалопай! – ответила она, протягивая ему с угрюмым видом два пальца. – Веревка, значит, оборвалась… Тем хуже!
– Вы не очень-то любезны, мистрис Салливан… Видно, еще не заморили червячка с утра.
– Шляются тут всякие разгильдяи.
– Даже когда они приносят такой подружке, как старая жена Джо Салливана, «морковку» самого лучшего вирджинского табака?[87]
– Давай скорее, мошенник.
– Держите!.. Нюхайте!.. Курите!.. Наслаждайтесь!..
Олд Вумен бесцеремонно схватила рулончик, раскатала его на семь-восемь сантиметров в длину, уцепилась зубами за один из краев, откусила кусок, затолкнула его за щеку и принялась с наслаждением пережевывать.
– Ну что? Настоящий нектар? Не правда ль?
– Оставьте меня в покое! Пусть вами займется Кейт. Черт меня побери! Она теперь хозяйка.
Не обращая внимания на бессвязные слова старой придурковатой мегеры, юная девушка проворно просеменила по просторной комнате, словно куропатка по борозде, расстелила бизоньи шкуры, поджарила шкварки, откупорила бутылки, открыла консервы и, пока Франсуа занимал место на меховом ложе, успела сымпровизировать завтрак.
Со свойственным юности аппетитом, еще более обострившимся после серии известных физических испытаний, гости оказали честь трапезе, поглощая двойные куски. Особенно это касалось Жана и Жака, торопившихся отправиться в Литтл-Пембину, Виннипег и Монреаль.
Тем временем ветер с минуты на минуту крепчал и достиг невиданной силы; тяжелый блокгауз вздрагивал до основания. Солнце в мгновение ока спряталось, дневной свет побледнел, стал тускло-серым до такой степени, что очертания предметов едва различались.
– Снежная буря! – в один голос воскликнули четверо юношей.
Глава 5
Месье Фелисьен Навар, француз по происхождению и коммивояжер по роду занятий, начал раздумывать, несколько поздновато, по правде сказать, о том, что его положение может стать непредвиденным и одновременно непредсказуемым.
Сначала его привлекла вполне естественная мысль преследовать грабителей, особенно после того, как он увидел способ их действий. Месье Навар не видел в этой погоне ничего иного, кроме нарушения монотонности своих странствований по торговым делам, лишенных до той поры каких-либо осложнений. Он был счастлив использовать ту капельку донкихотства, которая сидит в каждом французе, и, подгоняемый инстинктом, охотно погнался за приключениями.
