…Незваным гостем я к тебе вхожу, Чтоб научиться честным быть и мудрым. Незваным гостем я к тебе вхожу — Прозреньем в полночь и печалью в утро…
«…Прозреньем в полночь и печалью в утро», – тихо повторила Инга.
И услышала голос Бредуна:
– Ну что, друзья-приятели, вроде больше ждать некого… В дом пошли?
– А вместимся? – с сомнением оглядел собравшихся Момушка.
Инга вполне разделяла его сомнения – Неприкаянные, оправдывая прозвище, бродили уже по всему двору, и втиснуть такое количество народу в Черчеков дом (и без того не слишком просторный) казалось проблематичным.
Бредун подумал и ухмыльнулся.
– Влезем! – уверенно заявил он. – Давай-ка, Момушка, на пару ухватимся! Не забыл еще? Что нас – двоих не хватит?!
И уже тише:
– Не хочу Кармиков зря дергать. Не до того им сейчас…
Момушка в ответ поморщился – то ли слово тоже не понравилось, то ли еще чего, – но все же встал с бревна.
– Ладно, давай, – нехотя пробурчал он; и они с Бредуном, как по команде, уставились на Черчеков дом и замерли.
Прошло около минуты – Инге она показалась ужасно длинной, – и вдруг оба расслабились, зашевелились… а с домом так ничего и не произошло.
«Не получилось?» – хотела спросить Инга, но побоялась.
Тем временем Неприкаянные шумной толпой уже входили в дом. Бредун с Момушкой, ни слова не говоря, последовали за остальными. Инга, как привязанная, тоже двинулась к крыльцу.
У самых дверей кто-то осторожно тронул ее за локоть. Инга обернулась. Рядом с ней стоял тот самый молодой азиат-оборванец, и сейчас он был непривычно серьезен.
– Не ходили б вы туда, – негромко и вкрадчиво произнес он. – Это ведь мы – Неприкаянные, а вы…
В дверном проеме показался Бредун.
– Все в порядке, – бросил он и замолчал, словно ждал чего-то.
– Что? – донеслось изнутри. – А… Марцелл это, Сарт… Да тот, тот, какой же еще?!
Бредун – Сарт чуть вздрогнул, внимательно глянул на бродягу и слегка прицокнул языком.
– Все в порядке, Марцелл, – другим тоном повторил он. – Пусть идет. А вон того оболтуса гони в три шеи – этот точно во что-нибудь вляпается!
Под оболтусом подразумевался лохматый Йорис, который с невинным видом намеревался незаметно прошмыгнуть в дом мимо Бредуна.
Загорелый Марцелл с явной охотой и редким умением выполнил указание Бредуна, и малость помятый Йорис смылся за угол, обиженно скуля себе под нос.
…А в избе – да какой это дом, изба и изба! – действительно оказалось полно места. На разбежавшихся в разные стороны стенах горели ровно и не мигая толстые витые свечи; посреди комнаты, ставшей залом, стоял длиннющий – метров двадцать, не меньше! – дубовый стол, накрытый скатертью; вдоль стола – стулья, лавки, табуреты, старинные кресла… Даже трон один имелся. Небольшой. Большая часть мест была занята, да Инга и не собиралась нагло лезть на трон. Чужая она здесь, не то что права голоса – права писка не имеет!
Вот и поспешила Инга устроиться в углу, на высоком стуле со строгой спинкой черного дерева. Не самое удобное сиденье, но выбирать не приходилось.
Неподалеку расположилось уже знакомое Инге по лесной поляне Безликое Дитя. Оно развлекалось тем, что лепило из своего лица-пузыря карикатуры на присутствующих. Лепило уверенно и увлеченно, словно только за этим сюда и явилось. Длинные ловкие пальцы разминали, вытягивали, сплющивали щеки, губы, нос – и вот уже на Ингу смотрит жутковатое подобие Момушки с гротескно узкими губами, смотрит и игриво подмигивает, облизываясь.
Инга отвернулась и обнаружила рядом с собой на ковре полосатого Рыки. Тигр лениво глянул на Ингу – и ей показалось, что зверь тоже подмигнул и ухмыльнулся, облизнувшись алым языком.
Это было уже слишком. Инга перевела взгляд на сидевших за столом – и вовремя. Голоса понемногу стихли, и на стол взгромоздился Бредун.
Да-да, именно НА стол.
– Ну что, все знают, по какому поводу собрались? – осведомился он.
Инга затаила дыхание, а Безликое Дитя немедленно принялось лепить из своего лица карикатуру на Бредуна.
– А как же! – уверенно заявили с противоположного конца стола. – Конечно, знаем! Пиво пить! Кстати, а где оно?
Инге на миг примерещилось, что одновременно с этим разухабистым заявлением у нее в мозгу тот же голос произнес нечто совсем другое – но она не успела ухватиться за ниточку миража.
– Пиво! – дружно заорали Неприкаянные. – Пивушко! Пивечко! Пивец!..
И немедленно в комнате-зале возникли Черчек с Иоганной, а в руках у них распространяли хмельной запах огромные глиняные кувшины. Все заметно оживились, на столе объявились хлеб, вобла, зелень, еще какая-то снедь… Инга стала думать, откуда все это взялось, обнаружила полную кружку в собственной руке и даже не поняла, кого ей надо благодарить за заботу.
Впрочем, пиво она не любила.
Отшумели удовлетворенные возгласы Неприкаянных, исчезли Черчек с Иоганной, и застолье стало переходить в более равномерную и затяжную стадию. Бредун прошелся по столу, ловко лавируя между посудой с едой, уцепил за хвост рыбешку и пучок петрушки, остановился в центре стола, пожевал и задумчиво констатировал:
– Вялая у них петрушка… вчера небось рвали. Жмот он, Черчек этот…
Рука Инги дрогнула, и пиво из ее кружки выплеснулось на юбку. Где-то в глубине ее сознания словно вспыхнул волшебный фонарь и высветил совершенно иную картину – возвышение, суровый и властный Бредун в развевающейся накидке с откинутым капюшоном, горящие вокруг бронзовые шандалы и слова, произнесенные твердым голосом, привыкшим повелевать.
Не те слова. Не про петрушку. Совсем не те.
«Книга, – сказал иной Бредун. – Зверь-Книга. И мир в Переплете…»
И Инга увидела страницы, сквозь которые прорастали горы; увидела бледно-черный туман Переплета, людей, превращающихся в знаки, услышала хохот звериной глотки и рев пожара, охватывающего мир.
Тишина. Теплая, щадящая, темная тишина. И веселый Бредун на столе.
– Да ладно тебе, Сарт, – отозвалась блондинка с необычайно черными глазами. – Ешь, что дают. И не такое небось жевал!
«Я боюсь, Сарт, – услышала Инга одновременно со сказанным. – Я очень боюсь… Ведь Она до сих пор зовет меня, потому что я читала Книгу, и Книга читала меня, и мы не до конца прочли друг друга! Она зовет, Сарт, мы частично заключены друг в друге, пойми – я боюсь!..»
Спутник дамы барабанил пальцами по эфесу своего оружия и молча прихлебывал из кружки.
«Лаик боится, Сарт, – молчал он, – и я боюсь. Но… Мы – с тобой».
Безликое Дитя, голова которого некоторое время напоминала кувшин из-под пива, начало отращивать льняные волосы. Ингу передернуло, и она обнаружила, что ее ладонь машинально поглаживает шелковистую шкуру Рыки.
