Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
Несмотря на рвение представителя , ни к выступлениям сказителей в Марфо-Мариинской госпитальной общине (7 января 1916 года), ни к приему в московской резиденции великой княгини (12 января), и эту общину, и лазареты при ней патронировавшей, заказанная костюмерия не поспела. Пришлось концертировать в уже опробованном старом: поддевки, косоворотки, высокие сапоги. Елизавета Федоровна, родная сестра царствующей императрицы, была растрогана, подарила «сказителям» серебряные иконки и каждому по Евангелию в выставочном оформлении. Дорогостоящие и нелепые костюмы изготовили к самому концу турне. В бархатных кафтанах и в сафьяновых сапожках Есенин и Клюев появились лишь на заключительном концерте и там, где в маскарадном виде появляться не стоило – в «Обществе свободной эстетики». (В «Эстетике» по традиции тусовалась продвинутая публика.) С того злосчастного января и пошла бродить по московским изогнутым улицам дурная молвь: заласканный столицей Есенин – всего лишь ряженый, статист, подголосок Клюева и даже, кажется, его «амант». Крайне иронически отнеслась к обновке и Анна Романовна: «В январе приехал с Клюевым. Сшили они себе боярские костюмы – бархатные длинные кафтаны; у Сергея была шелковая голубая рубаха и желтые сапоги на высоком каблуке, как он говорил: “Под пятой, пятой хоть яйцо кати”. Читали они стихи в лазарете имени Елизаветы Федоровны, Марфо-Марьинской обители и в “Эстетике”. В “Эстетике” на них смотрели как на диковинку…»
Получив от господина Стулова известие, что выступление питерских ряженых в присутствии великой княгини прошло успешно, гвардии полковник Дмитрий Ломан приступает к исполнению данного Клюеву обещания. Дело оказалось щекотливым и потребовало даже от «адъютанта императрицы» куда больше хлопот, чем представляется из нашей нынешней вседозволенности. При всем своем «всемогуществе» Дмитрий Ломан не смел ни увеличить, даже на единицу, штат санитарной команды блатного поезда, ни отправить поближе к фронту хотя бы одного из ее членов. Пришлось (прежде чем освободить безопасное местечко для ратника 2 разряда Есенина С. А.) испрашивать у Главного штаба соизволение на увеличение госпитальной обслуги за счет перевода во вновь открывшийся при госпитале лазарет четырнадцати санитаров из поезда № 143. Через некоторое (приличное случаю) время в штаб поступило новое ходатайство: о зачислении на одну из открывшихся вакансий младшего из приглянувшихся великой княгине «сказителей». Затруднения на этом не кончились – тянулись с переменным успехом еще несколько месяцев. При оформлении документов выяснилось, что отсрочка от воинской службы у Есенина не на год, как говорил Ломану Клюев, а только до осени. А так как от явки на призывной пункт в Рязани Сергей Александрович, как мы помним, на свой страх и риск уклонился, то и считался «не призванным в армию», причем по неуважительной причине. Льгота, добытая царскосельским Фигаро, лиц, оказавшихся в подобном положении, не касалась. Ломан разгневался. Клюев запаниковал. А взволнованный Есенин, решив, что призываться сподручнее в Рязани, где проще найти «хорошего человека», кинулся к Мише Мурашеву с просьбой срочно достать ему железнодорожный билет. Есенинский план призываться в Рязани Михаил Павлович забраковал и предложил свой: «Весна 1916 года. Империалистическая война в полном разгаре. Весной и осенью призывали в армию молодежь. После годовой отсрочки собирался снова к призыву и Есенин. Встревоженный, он пришел ко мне и попросил помочь ему получить железнодорожный билет для поездки на родину, в деревню, а затем в Рязань призываться. Я стал его отговаривать, доказывая, что в случае призыва в Рязани он попадет в армейскую часть, а оттуда нелегко будет его вызволить. Посоветовал призываться в Петрограде, а все хлопоты взял на себя. И действительно, я устроил призыв Есенина в воинскую часть при петроградском воинском начальнике. Явка была назначена на 15 апреля. Хотя поэт немного успокоился, но предстоящий призыв его удручал. Есенин стал чаще бывать у меня. Я старался его успокоить и обещал после призыва перевести из воинской части в одно из военизированных учреждений морского министерства».
Обещанию М. П. Мурашева можно было доверять. Ведущий сотрудник «Биржевых ведомостей», он был персоной со связями. «Записные книжки» Блока тех месяцев, когда он, как и Есенин, был сильно удручен предстоящим призывом, пестрят упоминаниями о встречах с Мурашевым, телефонных звонках от Мурашева и к Мурашеву, то обнадеживающих, то тревожных. Еще более надежным было «некоторое покровительство» гвардии полковника Дмитрия Ломана, и все-таки Есенин нервничал. Причем настолько, что, судя по всему, подумывал даже о том, чтобы «пуститься в бега». Как вспоминает М. П. Мурашев, 15 марта 1916 года, придя домой с работы, он застал поэта за своим письменным столом. Сергей Александрович записывал на именных бланках хозяина уже известные нам стихи, набросанные первой рукой еще в Константинове летом 1915 года, когда ему впервые пришла сумасшедшая мысль: «Самдели уйду куда-нибудь»: «Покину хижину мою, Уйду бродягою и вором…»
Обязательный и вездесущий Ломан утопал по горло в неотложных делах, но накануне Пасхи (5 апреля)
Клюев его все-таки изловил и почти что вынудил выписать жавороночку удостоверение под номером 900/556, гласившее: «Дано сие крестьянину Рязанской губ. и уезда Кузьминской волости села Константинова Сергею Александровичу Есенину в том, что он… назначен санитаром в Царскосельский военно-санитарный поезд № 143 ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕДОРОВНЫ, а потому прошу направить Есенина в г. Царское Село в мое распоряжение».
Удостоверение, как мы уже знаем, оказалось недействительным, так как по закону не могло быть выдано штатскому лицу. Пришлось призываться на общих основаниях. Клюев, испугавшись, перехитрил самого себя: уговорил Сереженьку явиться на призывной пункт на три дня раньше договоренного с Михаилом Павловичем Мурашевым срока, не 15, а 12 апреля. «Ласковый послушник» послушался и угодил как кур в ощип. Его действительно зачислили «в санитарный резерв», но… в группу ратников II разряда, подлежащих немедленному отправлению на линию фронта (род похоронной команды). Уяснив сие обстоятельство, Клюев бросился в ноги начальнику санитарного поезда Ее Величества императрицы Александры Федоровны:
...
«Полковнику Ломану
О песенном брате Сергее Есенине моление В настоящее время ему, Есенину, грозит отправка на бранное поле к передовым окопам… Умоляю тебя, милостивый, ради родимой песни и червонного всерусского слова похлопотать о вызове в поезд – вскорости. В желании тебе здравия душевного и телесного остаюсь о песенном брате молельщик
Николай сын Алексеев Клюев».
Моление о песенном брате сработает. Но не сразу. Правильные призывные документы, а также ордер на получение соответствующей экипировки Есенину выдадут только 16 апреля 1916 года И все-таки, думаю, нервничал Есенин не только поэтому… За полгода гостевания в столице у крестьянина села Константинова уже накопился уязвляющий самолюбие опыт общения с окололитературной «знатью». Ему льстили, им любовались, но – как? Как экзотическим экспонатом на очередной выставке модного «Общества возрождения художественной Руси»!
Георгий Иванов, когда до эмигрантского Парижа дошла весть, что Сергей Есенин покончил с собой в ленинградской гостинице «Англетер», вспоминая начало его городской и горькой славы, писал: «Из окон этой гостиницы виден, направо за Исаакием, дворец из черного мрамора – дом Зубовых. Налево, по другую сторону Мойки, высится здание Государственного контроля… В обоих этих домах в предреволюционные годы бился пульс литературно-артистической жизни и в обоих частым гостем бывал Есенин. Не раз, вероятно, сквозь зеркальные окна кабинета графа Валентина Зубова он смотрел на приютившийся на другой стороне площади двухэтажный “Англетер”. Смотрел, читая стихи, кокетничая, как всегда, нарочито мужицкой грубостью непонятных слов:
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122
