Я проглатываю ее вместе с морской водой, Андреас смотрит неодобрительно.
Вот сейчас я ему и скажу! Должна сказать, хотя решиться на это ужасно тяжело, на душе кошки скребут.
– Фляжку я потеряла… тогда, в волнах от парома.
Лицо у него каменеет.
– Мне очень жаль…
– Ч-ч-черт…
И больше ни слова.
Я не чувствую ни голода, ни жажды. Только боль. Таблетка не действует.
– Я весь дрожу и не могу остановиться, – говорит Андреас.
Тело борется с холодом и вырабатывает тепло, заставляя мышцы дрожать.
Мы снова плывем. Кролем больше не можем, только брассом. Я не в состоянии поднять руку из воды. Движемся как при замедленной съемке, медленно-медленно.
Увидел бы Ульрих такое на тренировке – наорал бы наверняка.
Я больше не могу сконцентрироваться.
Вдруг стрелка компаса резко поворачивается на восток… сильное течение.
Андреас его не замечает, я хватаю его за руку.
– Нас сносит на восток, надо плыть быстрее!
Энергичнее двигаю ногами, корректирую курс, дергаю за шнур, показывая Андреасу, куда плыть. Течение очень сильное, нас все время отбрасывает назад, мы почти не продвигаемся в нужном направлении. Стрелка компаса все прыгает и прыгает, никак не успокоится.
Движения координировать не удается, ритмичность идет к черту, тело просто не соображает, что делает. Команды мозга по пути к мышцам каким-то образом рассеиваются.
Андреас изо всех сил старается держаться рядом, но получается плохо.
Очень хочется на него наорать, хотя я понимаю: он-то тут ни при чем.
Мы боремся и боремся с течением, напрягаем последние силы, пока не начинает болеть уже вообще все. Взгляд скользит по пустоте, нет никакой возможности определить, где мы.
Стрелка потихоньку успокаивается. Неизвестно, насколько далеко нас снесло.
– Где север? – спрашивает Андреас.
Смотрю на компас, указываю направление.
– Давай плыть прямо на запад, – говорит он. – Мы уже далеко на севере, обратно к ГДР нас не снесет.
Если честно, я не имею ни малейшего понятия, где мы вообще сейчас находимся. Но не возражаю. Бесконечность моря меня подавляет.
Надежду поддерживает только мысль, что теперь мы будем двигаться прямо на Запад.
* * *
На первомайскую демонстрацию тащиться никому не хотелось. Одно грело душу – что тогда не надо идти в школу. Я зашла за Сакси и Андреасом, втроем мы отправились к месту сбора класса у Крёпелинских ворот. Там мы должны были построиться в колонну. Андреас явился не в форме ССНМ, и фрау Тиль немедленно принялась его отчитывать.
– Андреас, где ваша синяя рубашка?
– Она грязная, у нас закончился стиральный порошок.
– Вы сегодня пойдете в самом последнем ряду, так и знайте!
Из-за угла вывернула парторг и, естественно, моментально почуяла: здесь какой-то непорядок. Нюх на такое у нее был, как у охотничьей собаки.
– Кушвиц! Ну конечно! И не в форме! Что вы можете сказать по этому поводу?
– По этому поводу я могу сказать, что демонстрировать верность классовым идеалам я могу и без синей рубашки.
Парторг побледнела.
– Думаете, кто-то разделяет вашу точку зрения? Должна вас огорчить: никто! Уходите! В демонстрации вы принимать участия не будете! Такие люди, как вы, стране не нужны!
– Ладно, тогда пойду съем мороженое.
Андреас поднял вверх большой палец и направился к крепостному валу.
– Какая наглость! – крикнула Карлова ему вслед.
– Повезло же… – пробормотал Сакси. – Я, может, тоже мороженого хочу.
Вместо мороженого ему вручили красное знамя, велели нести его по Ланге-штрассе и скандировать лозунг «Да здравствует дружба с великим Советским Союзом!».
– А знаешь, – крикнул Сакси мне в ухо, – с дружбой этой теперь не очень, в Союзе сейчас перестройка и глаз-нос, а Хонеккер почему-то больше не хочет им во всем подражать. Так отец вчера сказал.
– Это называется гласность[46].
– Как?
– Глас-ность, а глаза и носы тут ни при чем.
Сакси это было решительно все равно, он с остервенением принялся размахивать знаменем.
К обеду демонстрация наконец-то закончилась, и можно было сматываться. Андреас ждал нас у Каменных ворот, чтобы всем вместе поехать в Варнемюнде.
Мы с Сакси быстренько забежали домой переодеться. Ехать на пляж в синих рубашках ССНМ было бы совершенно нелепо!
На молу в Варнемюнде время от времени собирался народ и торговал из-под полы всякой всячиной: чаще всего вещами, привезенными из ФРГ, но и старьем тоже. Кто-то вот разложил на камнях елочные игрушки, – и это Первого мая!
Мы с Андреасом быстро взобрались на мол.
– Классное место! – крикнул Сакси, разбежался и подпрыгнул, но вскарабкаться не смог. Мы схватили его за брючный ремень и втащили наверх.
Потом развернули наши постеры с музыкальными группами и разложили все остальное, чем собирались торговать: статьи из журналов, наклейки, рекламные проспекты.
– Посмотрим, за сколько удастся «Браво»[47] толкнуть… – сказал Андреас Сакси.
Журнал привезла Андреасу его бабушка. Она, конечно, думала, что внук сам будет его читать, а не потащит продавать на черный рынок.
Вокруг нас тут же собралась небольшая толпа. Прямо перед нами стояли и шептались две девчонки, почти близнецы, с одинаково длинными светлыми волосами, в одинаковых розовых велюровых костюмах.
– Что желаете? – Сакси взмахнул руками над нашими сокровищами.
Обе показали на большой постер с Depeche Mode.
– Ровно двадцать марок!
«Близняшки» в ужасе переглянулись и принялись рыться в карманах. Потом протянули две купюры по десять марок.
– Вы его пополам разрежете или что-о-о? А то, может, по очереди любоваться будете, одну неделю одна, другую – другая?
Девчонки непонимающе уставились на Сакси, потом еще пошептались, забрали постер и быстро ушли.
