– А ты в воздух пальни, а от его пули гравитационной стеной прикройся.
– Нет, – сокрушённо покрутил головой Шурка, – это же 18 век. Стоит мне выстрелить в воздух, меня назовут трусом и размазнёй. А если Переверзев промахнётся, то нам снова придётся стреляться, и так до тех пор, пока кто-нибудь не будет ранен или убит.
– Ничего себе порядочки! – сел на постели Лера. – Настоящее вымогательство к убийству.
Шурка вздохнул.
– Так и есть. Поэтому и голову ломаю, как не стать убийцей и в живых остаться.
– Да, – вздохнул Лера. – Задача.
– А с Варей как? – вспомнил он.
– Выкуплю.
– А семью?
– И семью тоже. Завтра с утра поеду к Марьяну Астафьевичу и за любые деньги освобожу всех Лозовичей.
– Этот эксплуататор тебе, как пить дать, откажет, – уверенно заявил Лера. – Из вредности откажет. Тем более, что у него теперь деньги есть. Давай лучше я попробую.
– Тогда вместе поедем, – согласился Шурка. – А тысячи, которые он у меня выиграл, я в порошок сотру. И воспоминания ему изменю – пусть думает, что опять в карты продулся. Был он вчера в игровой?
– Был, – кивнул Лера.
– Играл?
– А как же.
– Сейчас я ему устрою похмельный синдром[171].
Шурка лёг на кровати, вытянулся в струнку и закрыл глаза. Превратив всю наличность помещика Переверзева в пыль, он поработал с его памятью, а потом незаметно для себя задремал и вскоре сердито засопел носом.
– Эй! – толкнул его Лера. – Ты что – спишь?
– А? Чего? – открыл осоловелые глаза Шурка.
– Нет, ну вы посмотрите на него, – возмутился Лера. – Дрыхнет, будто это не я, а он меня на спине катал.
– Это всё от нервов, – зевнул Шурка.
– Ладно, – подобрел Лера, вспомнив о Шуркиных переживаниях по поводу дуэли. – Переверзев – это ерунда. Ты лучше скажи, что с Фу-Фью делать и его папашей? Они же из острога выберутся, и опять нам покоя не будет.
– Помнишь, ты про канареек говорил? – начал Шурка, и глаза его тут же непроизвольно закатились под лоб.
В следующую секунду он опять засопел носом.
– И что? – затормошил его Лера.
– Так и сделаем…
– Что сделаем?
– Пере… свистим их, – сонно забормотал Шурка – в смысле пере… канареим…
И он отвернулся к стене.
Два неправедных решения
Переверзев проснулся засветло со страшной головной болью. Обнаружил себя в собственной постели, но, как ни силился, не мог вспомнить, как в неё попал. Видимо, слуги раздели и уложили. Сев на кровати, помещик поморщился и неожиданно увидел внутренним взором, что вот он на балу пьёт шампанское, играет в карты и ставки объявляет немалые.
В тревоге отставной подпоручик поспешил к мундиру, что висел на стуле. Засунул руку в один карман – пусто, во второй, третий – ни единой купюры, только какая-то белая пыль сыпалась отовсюду, словно он в дворянском собрании муку воровал и в спешке распихивал её по карманам.
– Господи, – взялся за больную голову Марьян Астафьевич. – Неужто я был так пьян?
Посмотрел на шпагу, лежащую тут же на стуле, и вдруг вспомнил о дуэли.
– Сенька, – позвал тогда помещик слабым голосом.
Молодец явился тотчас, будто нарочно поджидал за дверью.
– Чего изволите, барин?
– Скажи, голубчик, каков я был вчера? – спросил Переверзев, вглядываясь в лицо слуги, чтобы по его выражению понять, насколько правдив будет ответ. – Не шумел? Не буйствовал?
– Упаси боже, – отмахнулся Сенька. – Тихие были. Токмо вот малость горячились по поводу поединка. А так ничего.
– Снаружи я всегда ничего, – вздохнул отставной подпоручик, – а изнутри сплошная мгла. Не ведаешь, куда я деньги задевал?
– Откуда нам знать, – пожал плечами молодец. – Ничего такого не видали и не слыхали.
– Значит, всё вчистую спустил, – прикрыл ладонью глаза Переверзев, да так и застыл в забытьи.
– Барин, что же теперича? – спросил вкрадчиво Сенька. – Прикажете Лозовичей на аукцион выставлять али как?
– А что поделать? – промычал, не отрывая руки, Марьян Астафьевич. – Пришёл срок в банк по процентам платить.
– И то верно, – вздохнул сочувственно молодец и между прочим добавил. – Окромя сего, слыхал я вчерась разговор, что барыня желают новое платье заказать. Непременно такое, какое было на красавице княжне. А ить оно денег стоит.
– Господи, – взмолился помещик. – Где их взять?
– У барчуков займите, – подсказал молодец.
Марьян Астафьевич отнял ладонь от лица и сердито посмотрел на слугу.
– Стреляюсь я завтра с князем, – напомнил он, – неужто позабыл, голова два уха?
– Да нисколько.
И Сенька перешёл на шёпот.
– Денег у них не счесть. Может, сто тысяч, а может, мильён. Тёмные личности, неведомого роду-племени. Зарезать их безо всякого поединка, и вся недолга. Никто и не прознает.
Услышав это, Марьян Астафьевич побагровел.
– Как ты смеешь!.. – начал он и осёкся.
– Как ты смеешь, холоп, – повторил он в гневе, – офицеру такое предлагать?! Да я тебя самолично плетью исполосую!
Но Сенька ничуть не испугался.
– Велика для них честь на дуэли от вашей геройской руки погибнуть, – гнул он своё. – Были бы ещё военные, а то штатские. Мразь, из-за коей солдат кровушку проливает. А они тем часом по лондонам да парижам разъезжают, с жиру бесятся. Да хорошо бы свои, а то ить чужие. Одно слово, иноземные шпиёны. Вот и будет им Божий суд. А вам вспомоществование, аки трудовому человеку, что копейку свою потом добывает. Вороги они отечеству рассейскому, вот вам крест, вороги.
– И то правда, не нашего поля ягода, – впал в сомнение Переверзев.
– Истинно так, – обрадовался Сенька, поняв барина по-своему.
– Оставь меня, – вяло отмахнулся тот. – И чтоб я об этом более не слыхал. А Никишку Лозовича со всем его семейством сегодня же гони в уезд.
Полчаса спустя отставной подпоручик написал завещание. Нет, за свою жизнь Марьян Астафьевич не опасался. Он был уверен в исходе поединка, но бумаги составил по обыкновению, как делал всегда на непредвиденный случай – перед баталией или дуэлью. Кроме того, он сделал другие разнообразные распоряжения по хозяйству и только потом отправился на работу в суд.
