— Мне вообще все равно, похоронят ли меня в склепе.
— Вот в чем вопрос! — воскликнул старичок таким голосом, что часть процессии возмущенно обернулась. — Вот в чем вопрос, вот я и думаю, что все-таки выбрать — склеп или сырую землю. Знаете, одно меня беспокоит — место, которое останется свободным. В результате туда могут положить постороннего, не знаю кого; тогда теряется смысл семейного склепа.
— Конечно.
Старик раздраженно причмокнул губами.
— Даже не знаю, куда податься.
— А кремация?
— Разумеется, разумеется, возможна кремация. Мы избегаем опасности преждевременных похорон.
— Да, это ужасное дело.
— Вот вопрос, который чрезвычайно меня волнует и которому власти никогда не уделяли достаточного внимания. Тем не менее, это реальная опасность. Одним способом ее все же можно было бы устранить: повесив в гробах колокольчики.
— Неплохая идея. Покойник звонил бы и требовал у подоспевшего сторожа кофе со сливками и рогалик.
— Ничего смешного, месье.
— Немного посмеяться никогда не повредит, особенно если мы говорим о вещах, которые сами по себе не слишком веселые.
— Вы правы, они невеселые. Вы часто думаете о смерти?
— О нет, слава богу. Мысли о смерти далеко бы меня завели!
— Но все же сегодня вы о ней думали.
— Верно, это из-за клиента.
— Из-за какого клиента?
— Которого проветривают в экипаже. Он был моим клиентом.
— А кто он такой?
— Вы не знаете, кто он? Вы не были знакомы с покойным?
— Вообще-то нет.
— Значит… вы пришли на похороны… ради удовольствия?
— Я пришел, уважаемый, так как жду, что на мои похороны тоже придут.
— Да, невеселые у вас мысли.
— А по-вашему, умереть — это весело?
— Нет, конечно, нет. Но у вас впереди все же есть время.
— Не надо мне льстить. Впрочем, вы ничего не знаете. Я скоро умру, и, по-моему, это нисколько не смешно, месье. Представьте: каждая минута приближает меня к роковому мгновению, когда я превращусь в труп. И вас приближает, месье.
— Слушайте, не пытайтесь меня напугать.
— А когда мы умираем, что происходит?
— Откуда я знаю.
— Как, вам не интересно узнать, отправитесь ли вы в ад или реинкарнируетесь в теле патагонца?..
— Что за ерунда.
— Или вообще исчезнете.
— Терпеть не могу эти разговоры.
— Вы не верите в ад?
— Церковные байки!
— А в реинкарнацию?
— Громко сказано.
— А в полное исчезновение?
— Не знаю.
— Однако других гипотез нет.
— А вот и есть, вы будете удивлены, но есть еще одна.
— Интересно узнать какая.
— Существование рая.
— Вы, наверное, считаете себя умным, месье? Наверное, считаете себя умным, потому и издеваетесь над стариком, который вот-вот попадет в объятия смерти!
— Я не хотел сказать вам ничего обидного. Как на духу, не хотел.
— Знайте, месье, что если ад, возможно, и существует, то рая нет наверняка.
— Как это печально.
— Это печальная правда.
— Интересно, как вы дошли до таких мыслей.
— Меня подвела к ним вся моя жизнь. А если я все-таки ошибаюсь? И моя жизнь, наоборот… Думаете, рай существует? Ответьте, как мужчина мужчине, мне нужен прямой ответ.
— Церковные байки! Всего этого нет и в помине!
— Вот видите! А преступники? А? Как же преступники? Преступники, которые всю свою жизнь остаются безнаказанными? И после этого вы верите, что есть справедливость?
— К ней нужно стремиться. Тогда ходило бы меньше ненаказанных преступников. Кстати сказать, как тот, который выколол глаз моему клиенту.
— О чем это вы?
— О, это отдельная история. Но вы ведь не знаете даже имени покойного. Его звали Тормуань. Это был хороший клиент, а я, месье, — хозяин кафе. Тормуань был одноглазым, поэтому не пошел на войну и неплохо заработал, пока мы все подставляли шею. Впрочем, что его теперь за это упрекать, беднягу. Сам-то я на войне был, месье.
— Наверняка видели мертвых.
— Ясное дело, предостаточно. Но там было совсем иначе, чем здесь. Впрочем, не будем об этом. Возвращаюсь к моему Тормуаню. Представьте себе, что однажды, прошлой зимой, он играл в манилью, как вдруг заходит такой странный фрукт и хочет купить почтовую марку. Странный, потому что у него волосы были по пояс. Я-то подумал, что это художник, и не стал ничего говорить, но тут мой Тормуань давай высмеивать его шевелюру, хотел позабавить публику. Так вот, месье, никогда не догадаетесь, что выкинул этот художник.
— Выколол ему глаз.
— Как вы узнали?
— Вы сами только что сказали. Черт побери! Теперь я припоминаю. Об этом разве не писали в газетах?
— По-моему, писали. Это было в тот день, когда сообщили о смертном приговоре Ландрю. Должен сказать, что приговор неудачно совпал с тем преступлением.
— Я прекрасно помню это зверство.
— Зверство — то самое слово. Так вот, месье, этого художника так и не нашли. Где-то ходит. И представьте себе, что после этого на месье Тормуаня повалилось несчастье за несчастьем. Он по-прежнему приходил в кафе, но все больше мешал, потому что постоянно рассказывал свою историю, пытался давать советы тем, кто играл в манилью, хотя не мог видеть карты, и поэтому над ним слегка насмехались, впрочем, конечно, не сильно. Но вот в один прекрасный день нашлась сволочь, которая воспользовалась тем, что он не видит, и сперла у него бумажник. Блезоль, так его звали. Кстати, его тоже так и не нашли. Правда невероятно? А знаете, как умер месье Тормуань? В это воскресенье вышел с утра пораньше, и его сбила машина, тут он и умер — от перелома черепа. Ну, и не хотите — не верьте, месье, но машина сгинула, ее тоже не нашли. А его теперь везут на кладбище.
— Какая странная судьба.
— Верно сказано, странная.
— И какая страшная.
— Страшная — то самое слово. Но теперь ему хотя бы будет спокойно.
— Будет или не будет, вот в чем вопрос. Шекспира читали?
— О, знаете, с моей профессией читать особо нет времени.
— А я преподаватель.
— Я это отчасти подозревал, месье. Гладко говорите.
— Alas![108]Бедный Йорик! А вот и кладбище, сейчас войдем, хотел бы я могильщиков увидеть, которые, могилу общую разрыв, скелеты достают; я череп с груды вырытых останков сниму; в руках его держа перед собой, взгляну в глазницы темные, пустые и воскликну: Alas, бедный Толю!
