Безликость этого сообщения возмещалась подписью «У. Каттл», по-видимому добавленной в последнюю минуту в знак презрения.
— Каттл? — спросил девятый граф. — Каттл?
(- Пожалуйста, дорогой, я не могу сама расплестись…)
— Каттл?
— Мы сбили его жену, — объяснил Мун. — Он анархист.
— Что?
— Вчера. Это есть в газете: миссис Каттл сбила карета, исчезнувшая с места происшествия.
Девятый граф призадумался.
— Не исчезнувший с места происшествия малквист?
— Нет, милорд, не думаю.
— Я в отчаянии, мистер Мун, я в отчаянии.
Он двинулся к ванной, заметив Джейн:
— Пожалуйста, не надо напрягаться, миледи, это противоречит идеалам буддийской отрешенности.
Дверь ванной закрылась. Джейн заплакала. Мун смотрел в окно.
О'Хара сидел на козлах под дождем. Лошади покорно стояли, подставив ливню спины.
Вдруг Мун увидел, как продавец газет и дворник в ужасе промчались мимо дома: за ними по дороге трусил Ролло, он явно устал и был рад, что вернулся домой. Человек-паук уже вскарабкался на фонарный столб, но, когда его подельники приблизились, передумал и спрыгнул, неловко приземлившись и угодив им под ноги. Троица сплелась в неразбериху газет, шляп, пауков и конечностей. В воздух взлетела метла. Ролло, интерес которого привлекла суматоха, перешел на бег, который был в действительности игривыми прыжками, но троица засомневалась в его намерениях. Они повскакивали и как полоумные бросились по улице, а Ролло повис у них на пятках. О'Хара не шелохнулся.
— Я думаю, ты — законченная свинья.
Мун повернулся к комнате. Он сел на диван рядом с Джейн и осмотрел ее.
— Не можешь расплестись?
— Нет. Не люблю йогурт.
— Ты имеешь в виду йодль, — поправил Мун. — То есть йогу.
— Дорогой, пожалуйста.
Он почувствовал себя подлецом.
— Гай Калигула, — изрек он, — угрожал своей жене пытками, чтобы выяснить, почему она так к нему привязана.
— Я буду с тобой ласковой. Я тебе позволю.
— Как-то ты заперла меня в сарае, — вспомнил он.
— О чем ты говоришь?
— Помнишь сарай? В деревне, когда мы были детьми? — Он посмотрел на нее. — Тот сарай, где ты тогда сняла трусики.
— Не надо гадостей.
— Это была не гадость. Сплошь румянец и хихиканье. — Он дотронулся до ее бедра. — У тебя тут синяк. Как тебя угораздило?
— Упала в ванной… я правда позволю. Пожалуйста.
«Да. Мимоезжий ковбой помогает натереться. Мимоезжему ковбою вдрызг разносит голову. Такое случается каждый день…»
Он холодно прикоснулся к ней, словно торговец девственницами.
— Мерзавец! — Она откатилась вся в слезах.
— Нам не стоило жениться, — вздохнул Мун. — Мы слишком долго играли вместе. Ты не виновата. — Он покаянно взглянул на ее трусики, такие нарядные, такие чудные и бесстыжие, такие печальные.
— Не плачь.
Мун попытался перенести ее левую ногу через голову, но она взвизгнула, а когда он надавил на голову, то перекатилась вперед и забалансировала на ступне и шее. Лорд Малквист звал его из ванной.
— Перестань, ты делаешь мне больно, — всхлипнула она.
(- Милый мальчик!)
«Китайские позы необратимы».
— Держись, я еще вернусь.
Мун вошел в ванную. Ее черный блеск затягивали клубы пара. Закрывая дверь, он почувствовал, что замуровывает себя. Девятый граф лежал в саване из пены, выставив лицо, бледное и гладкое, словно посмертная маска.
— Редактору «Таймс», — сонно бормотал он. — А, милый мальчик. Как я уже говорил, ваша жена рассказала мне о вашей проблеме. Примите мой совет: воспринимайте это как благо. Импотенция — спасительная милость. На чем я остановился? Редактору «Таймс». Сэр. Когда вчера вечером я проезжал по Пэлл-Мэлл, незнакомая мне дама бросилась под колеса моей кареты с криком: «Вы мистер Стек, Туалетно-Бумажный Человек, и я требую пять фунтов». Позвольте воспользоваться гостеприимством ваших колонок, с тем чтобы снять с себя ответственность за это происшествие и довести до сведения всех ваших читателей, его наблюдавших, что эта дама заблуждалась. Ваш и т. д., Малквист. — Он опустил подбородок в пену. — Я только что размышлял о смерти, мистер Мун. Есть способы умереть и способы не умереть. Это очень важно. Вот почему я восхищаюсь Георгом Пятым, который на смертном одре, отвечая врачу, который говорил ему, что через несколько недель он будет выздоравливать в Богнор-Реджис,[24]заявил: «В жопу Богнор», и умер… В жопу Богнор. Ах, если бы я мог умереть с вполовину менее возвышенной фразой на устах! Вот человек, который в смертный час умудряется вдохнуть жизнь в будущее. — Он умолк. — Что ж, пожалуй, я бы все-таки послушал ваш дневник.
— Я… я сжег свою записную книжку, лорд Малквист.
— С досады?
— Нет… Она промокла, и я ее сушил.
— Боже правый! Что ж, не отчаивайтесь, друг мой. Не мистер ли Гиббон отослал рукопись «Упадка и гибели Римской империи»[25]в прачечную?
— Не знаю, лорд Малквист.
— Это мало кто знает. Но мой прапрадед присутствовал при том, как его издатель получил сверток с грязным бельем. Кебы Хэнсома тотчас отозвали назад, но было уже слишком поздно, и Гиббону пришлось начать все заново, надев засаленный воротничок, что и послужило причиной некоторой шероховатости, ощутимой в первой главе. Что в этом предложении самое невероятное?
— Я…
— Гиббон умер примерно за пятьдесят лет до того, как Джозеф Хэнсом изобрел свой кеб. Боже мой, вы, молодые люди, так мало знаете о жизни. «Семь столпов мудрости»[26]забыли на железнодорожной станции (Ридинг), а «Французской революцией»[27]растопила камин служанка упрямого норова, однако обладающая здравым критическим чутьем. Кстати, Карлейль тоже был импотентом; примечательное совпадение. Однажды он сидел на этом самом месте — разумеется, канализация тогда была иной — и после паузы, вызванной запором, заметил моему прадеду, который сочувственно за ним наблюдал: «Я не делаю вид, будто понимаю Вселенную. Она куда больше меня». Вы что-то уронили.
