— Ну вот… шестую можем вам дать, — сказал сопровождающий.
— Как так? — разволновался я. — Опасная съёмка — и только одна машина?!
Зиновий и сопровождающий посмотрели на меня.
— Он прав, — сказал Зиновий.
— Как, седьмую-то отремонтировали? — Сопровождающий подошёл к механикам.
— Скоро заканчиваем, — сказали механики.
— Запишу уж и седьмую вам, ладно уж! — сказал сопровождающий.
Я был доволен, но где-то и расстроен: сумели всё-таки всучить одну с браком!
Мы сели с Зиновием в «Волгу» и поехали.
«Да, — думал я, — конечно… Никто особенно меня не осудит, если я откажусь от съёмки, скажу: надо уезжать — и всё!.. Но никто и Джордано Бруно бы не осудил, если бы он отказался гореть, — пошёл на попятную, и всё! Всё было бы нормально — только б он не попал в Историю, и всё!.. А Муций Сцевола? — подумал я. — Воин… который, чтобы доказать мужество осаждённых, своих соратников, сунул перед врагами руку в огонь и держал, пока она не сгорела? Мог бы он отказаться?.. Вполне! Только б никто никогда не узнал его имени и даже фамилии… плюс осаждающие взяли бы город!»
— Я согласен! — сказал я Зиновию.
— Правильно! — Зиновий кивнул.
— А можно ещё режиссёрский сценарий посмотреть? — сказал я, когда мы подъехали.
— Можно… можешь даже с собой взять, — сказал Зиновий.
Я пришёл домой, сел в своей комнате и стал читать режиссёрский сценарий. Отец сидел у себя, писал. Я всё перечитывал свой эпизод, потом стал представлять: как съезжается к месту съёмки вся техника, как потом приезжаю я…
Потом отец вошёл в комнату.
— Слушай! Отличная идея! — сказал он. — Пойдём знаешь куда?.. В баню! Прекрасная баня! Класс!
Да. Действительно. Редкая идея! Я недовольно посмотрел на него.
— Нет уж. Иди один. Мне некогда.
Отец посмотрел на меня, потом молча собрался и ушёл.
Утром я проснулся, подошёл к окну и увидел напротив окон красную пожарную машину. Так. Значит, всё-таки состоится!
Я вдруг упал духом. То, что я увидел, было вдвойне плохо: во-первых, приехали пожарные — значит, пожар точно будет, а во-вторых, машина одна!
Вдруг в дверь раздался стук. Я пошёл. В дверях стоял пожарный в брезентовой робе.
— Слушай, малец!.. Не знаешь, где тут эта… киногруппа? Час уже ездим — не можем найти! Может, знаешь?
Мне ли не знать!
— Сейчас! — сказал я.
Некоторое время я думал, что надеть, потом подумал: а, ладно, всё равно ведь переоденут по-своему!
Я надел лыжный костюм, пальто, шапку и вышел.
Тут я увидел, что приехали две машины, — вторая стояла подальше. И это почему-то ещё больше расстроило меня: раз прислали две, то, значит, согласны, что дело действительно будет серьёзное! Я сел в кабину рядом с водителем.
— Поехали, — отрывисто сказал я.
Через минуту мы подъехали к общежитию. Оставив машину, я вошёл.
Зиновий, подняв руку, радостно приветствовал меня.
Теперь все меня уже знали.
Гримёрша просила зайти к ней, если можно, минут за сорок до съёмки; седая старушка с платёжной ведомостью подошла ко мне и вписала мою фамилию, имя и отчество. Люди, которые раньше меня не замечали и которых я раньше не замечал, теперь здоровались со мной.
— Ну что? — выдохнув, спросил я Зиновия. — Пора?..
— Да ты что! — легкомысленно сказал вдруг Зиновий. — Съёмка-то ночью будет, в десять часов! Ночью пожар, сам понимаешь, лучше видно! Так что пока гуляй!
Я выскочил на крыльцо.
Я побежал по лесу. Потом я решил — раз выпало свободное время — посмотреть ещё раз на место съёмок, пока там ещё спокойно и тихо, ещё раз всё продумать.
Я побежал по Егерской аллее, свернул к телятнику.
Но там не было уже спокойно и тихо. Там стояли уже и лихтваген — от него шли чёрные кабели к прожекторам-ДИГам, — и камерваген, и тонваген. Двадцать чёрных осветительных ДИГов стояли в ряд метрах в тридцати от телятника. Ближе к нему стояли сразу четыре камеры (подойдя ближе, я увидел, что это пока что только треножники).
Помощники оператора утоптали снег, потом положили рельсы и сверху поставили операторскую тележку с треножником.
Потом они, пробуя, покатали тележку вперёд-назад.
Ко мне подошла какая-то женщина, потрогала вдруг рукой мои щёки.
— Лицо не обморозьте, — сказала она.
— Постараюсь, — сказал я.
Репродуктор на крыше тонвагена громко орал какую-то песню. Потом вдруг зажглись сразу все ДИГи, но при ярком солнце свет их казался тусклым.
Я пошёл по вытоптанной перед зданием площадке, важно потрогал треножник — хорошо ли стоит? Треножник, как я и думал, стоял хорошо — дело было не в этом.
Просто я понял вдруг, что сегодня я здесь самый главный, всё это громоздится для того, чтобы снять меня, как я спасу из конюшни лошадей.
Я неторопливо ходил по всей площадке. Кого-нибудь другого давно бы прогнали, но, посмотрев на меня, все лишь здоровались и ничего больше не говорили.
Я подошёл к телятнику, внутри него сразу несколько молотков приколачивали что-то, а один плотник ползал по крыше и приколачивал заплаты на дырявые места.
«Что ж! Неплохая подготовка», — подумал я довольный.
Я прошёлся вдоль всего здания и вдруг увидел сбоку, метрах в пятнадцати, самолётный мотор с пропеллером! Он стоял на какой-то подпорке и был оцеплен со всех сторон красными флажками на верёвке.
«Мотор-то зачем? Летать уж, во всяком случае, я не обещал!» Вдруг я увидел, что ко мне идёт милиционер, в шапке с опущенными ушами, в огромных валенках.
Он взял меня за плечо.
— Мальчик! — Изо рта вырвался белый пар. — Уйди, пожалуйста, с площадки!
— Это наш! — закричал ему кто-то.
— Всё равно! — сказал он. — От ветродуя держись подальше!
Я отошёл от мотора, который оказался на самом деле ветродуем.
По площадке, подняв на серебристой «удочке» микрофон, ходил человек, примериваясь к чему-то, как рыболов на берегу реки. Осветительные прожекторы — ДИГи — то зажигались, то гасли.
По площадке ходила девушка в полушубке, с пушистым инеем на бровях и ресницах. В руке она несла термос и наливала по очереди в крышечку термоса всем работающим на площадке.
— Вам налить? — спросила она меня.
Я кивнул, и она налила мне в белую крышечку отличного горячего, сладкого кофе!
Я не спеша выпил, поблагодарил, и она пошла дальше.
Что я испытывал в тот момент?
