Замыслы Авраама Локвуда были не просто замыслами, ибо замысел — это лишь способ достижения цели, и не просто честолюбивой мечтой, ибо мечта — это лишь стремление. Локвуд имел в виду «Дело» в квакерском значении этого слова. Сам он не был квакером, но термин «Дело» слышал. Так называлась увлекшая квакеров деятельность религиозного характера или идея или то и другое вместе. Квакер, заговаривающий на улице с незнакомцем, и квакер, тратящий свои деньги на специальные миссионерские цели, — оба они руководствуются интересами Дела. Делом Авраама Локвуда было создание собственной родовой династии, берущей начало от Мозеса Локвуда и существующей отдельно, независимо от рода Роберта Локвуда, прибывшего в Уотертаун в 1630 году (он приступит, вернее, уже приступил к созданию своего Дела, видя в нем смысл и стимул своей жизни и жизни членов своей семьи). Благовоспитанность его сыновей была не самоцелью, а только желаемым качеством. В деле Авраама Локвуда она, по всей вероятности, играла меньшую роль, чем те два смертельных выстрела Мозеса Локвуда. Допуская, что отец убил тех двух людей с заранее обдуманной целью, Авраам Локвуд не испытывал ни стыда, ни даже неловкости. Убийство как таковое никогда не мешало тому или иному семейству занять определенное место в истории: это был метод, с помощью которого короли оставались королями, а бароны становились герцогами, а в 2000-м году единственным Бэнди и единственным Лихтманном, заслуживающими упоминания, вполне могут быть те, что жили в начале девятнадцатого века и стали жертвами вспыльчивости Мозеса Локвуда.
Так или иначе будущие историки, по-видимому, воздадут должное храбрости, проявленной Мозесом Локвудом в первой битве на реке Булл-Ран; пока же, в представлении Авраама Локвуда, его отец и без того выглядел героем и человеком дела, да и сам Авраам намерен был удерживать за собой репутацию человека дела и знатного гражданина; что же касается более отдаленного будущего, то он добьется того, чтобы на его сыновей смотрели и как на джентльменов, и как на деловых людей, и как на покровителей искусств, и как на представителей третьего поколения лидеров своей общины, и как на первое поколение, которому общественность страны присвоила титул «Локвуды из Шведской Гавани». Иногда он жалел, что у него всего два сына, хотелось бы ему иметь их больше — тогда он мог бы направить их в разные сферы деятельности: в юриспруденцию, медицину, богословие, на военную службу. Но, с другой стороны, когда много детей, то, естественно, и больше шансов вырастить какого-нибудь подлеца — ведь не может же отец уделять пятерым или шестерым мальчуганам столько же внимания, сколько уделяет он сейчас Джорджу и Пенроузу.
Как уже отмечалось, Авраам Локвуд слыхал про Дело квакеров и знал, что и его замыслы можно назвать Делом, во вслух не упоминал ни квакеров, ни собственные замыслы. Да у них и не было определенного названия. Пусть это будет Дело, Программа, Кампания, Замысел, Стратегия, Навязчивая идея, Цель, Мания — неважно. Положение изменилось бы, если бы он дал своим замыслам конкретное определение: тогда ему пришлось бы ограничить свою деятельность рамками такого определения. Теперь же мысли о Деле преследовали его так неотступно, а деятельность его была столь многогранной, что за поступком, который можно было бы назвать благородным, следовал поступок, который можно было бы счесть жестоким, а затем он совершал нечто вообще не поддающееся какой бы то ни было оценке.
Пока Авраам хранил свои замыслы в тайне. Желание мужа сделать Джорджа юристом, а Пенроуза — банкиром было бы понятно Аделаиде, но как объяснишь дочери Леви Хоффнера Дело? Он даже не стал и пробовать. К тому же Аделаида могла и не согласиться с планами мужа в отношении детей, а он высоко ценил ее способность влиять на них. Мальчики любили мать — и не без основания. Она выглядела красивее большинства других женщин. Обращалась с сыновьями строго, но справедливо, всегда лечила их ссадины и ушибы, успокаивала, если они чего-нибудь пугались, и не была по своему интеллекту настолько выше их, чтобы не понимать их мелких повседневных забот. Она много делала для того, чтобы им было хорошо, и мягко, без нажима приучала их к дисциплине и безусловному повиновению приказам отца. Авраам мог рассчитывать на ее поддержку даже в тех случаях, когда она не была всецело на его стороне.
Джордж просил купить ему собаку, и Аделаида почти уже согласилась приобрести рыжего сеттера, но Авраам Локвуд воспротивился, потому что видел бешеных собак, которые носились по улице, пока их не стреляли из дробовика.
Джорджу не хотелось переходить в гиббсвиллскую школу, несмотря на то что ежедневные поездки туда и обратно подразумевали катание по железной дороге.
— Понятно, почему ему не нравится частная школа, — сказал Авраам Локвуд. — Местная муниципальная школа, в которую он сейчас ходит, начинает занятия только в октябре, а заканчивает уже в апреле. Оставаясь в ней, он так онемечится, что довольно скоро мы с тобой перестанем понимать его.
Аделаида считала несправедливым, что Джорджу приходилось раз в неделю допоздна задерживаться в Гиббсвилле у профессора Фишера, который давал ему уроки фортепьяно.
— Он и так приходит домой не раньше двадцати пяти минут пятого, — жаловалась она. — С товарищами поиграть и то некогда.
— Все вечера, кроме одного, в его полном распоряжении, — возражал Авраам Локвуд. — И в субботние дни он свободен. Сами-то мы жалеем, что не умеем играть на пианино.
Так продолжалось еще несколько месяцев. Но однажды вечером, перед ужином, Аделаида сказала:
— Папа, Джордж хочет рассказать тебе кое-что.
Мальчик был явно взволнован.
— Ну, расскажи, — подбадривала его Аделаида. — Я оставлю вас одних. — С этими словами она вышла.
— Что случилось, сын?
— Папа, мне не нравится, что профессор все время меня целует. Сажает меня к себе на колени и целует.
— Профессор Фишер?
— Да, сэр.
— А что он еще делает?
— Он тискает меня. Я не люблю его. Я не хочу, чтобы он меня тискал. Папа, я должен ходить к нему на уроки?
— Можешь больше не ходить.
Музыкальные занятия Джорджа возобновились под руководством мисс Бесси Очмьюти, органистки из лютеранской церкви Шведской Гавани. Авраам Локвуд не счел себя обязанным известить гиббсвиллских родителей о поведении Фишера. То, что он и Питер Хофман затеяли совместное предприятие, отнюдь не влекло за собой каких-либо обязательств на этот счет. Гиббсвиллские родители могут и сами позаботиться о собственных детях, подобно тому как он, Авраам Локвуд, позаботился о своем сыне. Вполне могло быть, что гиббсвиллские родители нарочно не предупредили его о том, что Фишер — извращенный тип. Во всяком случае, планируя строительство большого моста, выгодного обоим городам, Авраам Локвуд не связывал себя обязательством блюсти интересы города, многие жители которого по-прежнему смотрели на него свысока. Если кто-нибудь из гиббсвиллских родителей поинтересуется, почему он заменил преподавателя музыки, он скажет правду; в противном случае он будет молчать. (Вышло так, что гиббсвиллские родители сами все узнали и выгнали Фишера из города; после этого обучение малышей музыке на несколько лет было прервано.)
